– Отец! – выкликнул жалобно, метнулся глазами к понурившейся невысокой фигуре отца. Тот печально качнул головой, будто отказываясь от чего‑то очень дорогого, и отвернулся. И мать отвернулась. Только Настена продолжала смотреть по‑детски большими и чистыми глазами.

Земля качнулась, поплыла под ногами Егоши, оставляя его в зловещей душной пустоте. Он не чуял, как доплелся до высокого дома Житобуда, лишь иногда вспоминал, что, кажется, едва отвели его от тела, как истошно заголосила мать Оноха:

– Деточка моя, кровинка! Почто покинул меня, почто соколом ясным в дали высокие вознесся?!

Вторя ее горестным крикам, запричитали, завопили, срываясь на волчий вой остальные бабы. Этот вой и теперь звенел у него в ушах – пронзительный, отчаянный… А ведь уж немало времени прошло.

Егоша подтянулся повыше, прильнул глазом к узкой щели. Мала щелочка оказалась – ничего не разглядел. Ох, кабы все это ему просто примерещилось и Онох по‑прежнему бродил бы, где‑то по печищу, ухмылялся щербатым ртом, приставал к румяным девкам, похвалялся сноровкой перед парнями!

– Егоша… Егоша… – Слабый девчоночий голос нарушил тишину, вернул прежние страхи.

– Настена?

– Беда, Егоша, – быстро зашептала сестра. – Родичи Оноха весь лес обошли, а место, на которое ты указывал, так и не сыскали. Говорят – нет такого.

– Как, нет?!

– Я им не верю, и отец тоже не поверил. Хотел сам пойти поискать, но не успел. Стемнело быстро.

И то верно – в темноте многое ли увидишь? Хорошо хоть отец за розыски принялся, не отвернулся от угодившего в беду сына. Коли позволят светлые боги, на рассвете найдет он то место, где Онох умер.

– Ты не понимаешь! – Ему почудилось, будто Настена всхлипнула, но она не замолчала, продолжала шептать: – Убьют тебя ночью. Первак только о том и говорит. Братьев на подлое дело подбивает. Мне о том Олисья сказывала.

Олисья‑уродина, старшая сестра Оноха, была Настене верной подругой. Нянчилась с малолеткой, будто с дочкой иль меньшей сестрой. Хотя никто, кроме Настены, ее и знать не хотел. Чурались уродины и дразнили немилосердно за большой, похожий на репу нос, за маленькие, раскошенные в разные стороны глазки, за тонкие и редкие волосья. А Настена словно не замечала уродства подруги – при встрече кидалась к ней, обнимала руками короткую шею Олисьи, вглядывалась с нежной любовью в косые глаза.

– Что ж будет‑то теперь? – горестно выдохнула Настена.

Егоша задумался. Что будет, то лишь богам ведомо. Да что бы ни случилось, лишь бы кончилась поскорей эта мука!

Ощущая, как усталость вползает в истерзанную душу, он закрыл глаза и сказал:

– Ступай домой. Отец с матерью небось ищут уже. Я со своими делами сам разберусь.

– Правда разберешься? – недоверчиво спросила она..

– Правда… Ступай.

Настена бесшумно упорхнула, а взамен явилось томящее одиночество. Егоше нередко доводилось одному в лесу ночевать – ни тьмы, ни ночных шорохов попусту не пугался, но стены давили, мешали дышать полной грудью. Тошно было без свободного шума ветвей над головой, без чистого звездного неба, без вольного ветерка.

В углу зашуршала мышь. Егоша сузил глаза, всмотрелся в темноту. Задержалась что‑то мышка в человечьем жилье. Обычно их род возле людского тепла лишь пережидает зимние морозы, а как подтаивают силы снежной Морены, так они подаются домой, в поля.

Что‑то мелькнуло в едва проникающем через щель лунном луче. Егоша замер. Не замечая его, мышь выскочила в тонкую полоску света, принюхиваясь, потешно задергала длинным носом.

– Вот так‑то, подружка, – невесело сказал ей Егоша.