Нан моргал, а Шаваш, кланяясь, закончил:

– А монах сегодня вечером пришел на синий мост и на глазах всех тамошних булочников кинулся вниз. Там такое течение, что тело так и не вытащили. Я…

Тут господин Нан не сдержался и заорал:

– Слушайте, Шаваш, какое мне дело до котов и желтых монахов!

Через десять минут Шаваш рвал из секретарских рук бумаги с теплыми еще печатями на именах. Глаза у него, при виде имен, стали круглые и восторженные. Все желтые монахи вылетели у него их головы.

Неделю император не вставал с постели, и всю неделю в городе шли аресты. Никто из близких господина Ишнайи не мог быть спокоен за жизнь свою и имущество. В первые часы арестовывали больше именем государя, а вскоре – именем господина Нана.

Уже после полудня секретарь Нана, Шаваш, со множеством желтых курток явился к другу первого министра, министру финансов Чаренике, начинавшем карьеру финансиста еще при государыне Касие. Чареника был человек мелкий и злобный, пытал людей по пустякам. Глазки у него лезли на переносицу, про таких говорят: не будь носа, глаза бы друг друга съели. Впрочем, в полнолуние он постился и мыл ноги нищим. До Чареники финансы были просты: каждый крал, сколько мог. С Чареникой стало хитрее.

Шаваш вошел: ах, какой чертог! Мраморные дорожки, порфировые колонны. Наборные потолки впятеро выше разрешенных в частном строении. Наборные потолки были выше вот отчего: государыня Касия несколько раз выпускала государственный заем. Получить по нему стало трудно, и маленькие люди продавали билеты за два‑три процента от стоимости. Другое дело люди уважаемые – те покупали билеты маленьких людей и получали от казны полный выкуп. (Никто никого не обманывал: маленькие люди ведь не обязаны продавать билеты, так? И государство ведь обязано платить по займу хотя бы некоторым, так?)

Впрочем, есть у министра финансов и другие способы поднять повыше потолок.

Господин Чареника встретил Шаваша с лицом белым, как бараний жир. Шаваш показал ему пачку документов.

– Это ваша подпись?

– Моя, – опустив глаза, сказал господин министр.

– Господин Нан хочет предъявить эти бумаги государю, – сказал Шаваш.

– Понимаю, – сказал господин Чареника, и лицо его из белого стало зеленым, как заросший ряской пруд.

– Господин Нан, – продолжал Шаваш, – желает предъявить эти бумаги государю. Он не понимает, каким образом на них могла оказаться ваша подпись. Он считает, что эта подпись поддельная. Он поручил мне оставить эти бумаги у вас и ждет вас завтра с исчерпывающими разъяснениями.

Шаваш повернулся и пошел к двери, а господин Чареника упал на колени и полз на ним некоторое время, а потом перевернулся на спину и стал кататься по ковру и по бумагам и хохотать, как филин, пока лицо его из зеленого не стала красным, как глиняный кирпич.

Шаваш вышел: у порога кабинета, прибежав проститься с отцом, стояла девушка. Это была та самая девушка, которая так звонко хохотала, когда Шаваша вчера утром облили помоями. Глаза от ужаса большие, как блюдца, волосы без шпилек… Впрочем, Шаваш заметил, что она сначала уложила волосы, а потом вынула шпильки. Шаваш переложил пустую папку с яшмовой застежкой в левую руку и почтительно поклонился девушке. Девушка ахнула и упала ему на руки, понимая, что отец это одобрит.

Шаваш поехал к министру финансов, Чаренике, а господин Нан отправился к министру полиции, Андарзу.

Господину Андарзу в это время было лет пятьдесят. Это был человек, неравнодушный к мальчикам и девочкам, с красивым крепким телом цвета топленого молока, с крупной головой и большими глазами орехового цвета. Нос у него был с горбинкой.

Это господину Андарзу принадлежал знаменитый совет наказать реку, в которой промок государь, так, чтобы отныне в реке не утонула даже курица.