– Что бы вы делали, – шевельнулся за спиной Нан, – если б Ишнайя был на свободе, а государь – убит?

– Будь ты проклят, – сказал Андарз, – честнее изменить государю, чем другу.

Нан хлопнул в ладоши. За дверью застучали сапоги. Андарз побледнел и обернулся.

– Я хотел бы, – проговорил Нан, – заменить вам друга. Три вещи скрепляют дружбу, – совместная трапеза, совместные тайны и взаимные подарки. Господин Мнадес сегодня, по моей просьбе, подарил мне «кружащего орла» – я хотел бы утешить им вас в несчастии.

Двое парчовых курток осторожно вносили в зал плетеный короб. В коробе сидела ваза с кружащим орлом. Нан обернулся и поднял светильник.

– Великий Вей, – произнес он, – но где же первая ваза?

Андарз долго молчал.

– Вчера утром, – наконец заговорил он, – я подарил первую вазу господину Мнадесу, за сведения о вас и о заговоре Айцара.

Нан положил руку на плечо Андарзу, и оба чиновника долго любовались вазой.

– Это для меня большая честь, – серьезно сказал Нан, – что моя голова так дорого стоит.

Через два часа, после короткого нервного припадка, Андарз лежал, завернутый в мокрые простыни, под пологом синего шелка. Перед ним, освещенный одинокой свечой, парил «Кружащий орел», и стояла ваза с уткой на весеннем снегу, повернутая другим клеймом: юноша гладил утку по голове, и утка жмурила черный глазок. Ни девиц, ни вина не было. В изголовье сидела и перебирала волосы жена. «Эх, зря я остриг волосы», – подумал Андарз.

– Что, – спросила женщина, – будет ли это человек больший, чем Ишнайя?

– Да, – ответил министр полиции, – потому что многие на его месте наслаждались бы в галерее моим страхом, или собой, и только. Он же наслаждался и работой древних мастеров, и такую вещь, как умение видеть красоту, нельзя подделать.

Через неделю новый министр Нан отправился за город, в поместье господина Чареники. Собралось самое изысканное общество, катались на лодках и пускали фейерверки.

– Господин министр, – сказал Чареника, совершив девятичленный поклон, – как мне отблагодарить вашу скромность и великодушие! Поистине, лишь ваша снисходительность позволяет мне наслаждаться красотой этих мест.

После обеда господин Чареника пригласил гостей пойти по старой дороге в сад, полюбоваться закатом. Стали подниматься вверх по изгибам ручья и заметили, как вниз плывут узорные листья: на листьях было вызолочено имя господина Нана.

– Верно, это кто‑нибудь из небожителей забавляется, – восхитились гости.

На горе как бы серые дымки вились в развалинах храма. Зодчий выстроил храм недавно, и строил сразу поэтические руины. Выбежали красавицы всех четырех видов, закружились перед гостями и растаяли в тени деревьев. Мята и парчовая ножка струили изысканный аромат, солнце садилось в розоватые тучи у горизонта. Великий Вей! Как мимолетна жизнь! Где нынче крылья бабочек, родившихся прошлой весной. Где слава царств и мощь правителей? Где господин Ишнайя, по вкусу которого Чареника и выстроил этот храм в роще? Поистине – все живущее – недолговечно, все мятущееся – успокаивается, гордец погибает от собственной гордости, а униженный погибает от унижений, и удача губит человека удачливого, а неудача губят неудачника.