– Смерть тирану!

    – Да здравствует республика!

    – Свобода, равенство, братство!

    – Революционную бритву тирану!

    Шум стоял превеликий. Пожалуй, никакие это не шутки, подумала Ольга, разглядывая их лица – ожесточенные, исказившиеся, упрямые. Все было ясно: вряд ли под тираном, которому желают скорой смерти, подразумевался какой-то далекий иноземный монарх вроде турецкого султана… Значит, все продолжается. Значит, следует ждать выполнения намеченного плана, о котором она уже немало знала. Мундиры сразу четырех гвардейских полков… ага, еще и лейб-гвардии уланского… Офицеров не так уж много, всего, если считать и штатских, наберется дюжины три человек, но это еще не значит, что столь малая кучка не может быть опасной…

    Среди всеобщей воодушевленной ярости камергер Вязинский встал и, не оглядываясь, направился к дверям в соседнюю комнату. Никто его отсутствия и не заметил – один Биллевич проводил трезвым внимательным взглядом.

    Ольга проворно переместилась правее и оказалась у окна в соседнюю комнату. Она была гораздо меньше и ничуть не напоминала пристанище пьяного разгула: там за столом сидели полковник Кестель и какой-то незнакомец в мундире конногвардейцев, с флигель-адъютантским аксельбантом. На столе не имелось ни единой бутылки, он вообще был пуст, если не считать каких-то бумаг, лица у обоих были серьезные, сосредоточенные.

    Камергер вошел, остановился перед гвардейцем. Тот торопливо вскочил и с некоторым волнением произнес:

    – Я вас благодарю за оказанную честь, ваше сиятельство…

    Кестель тоже встал, положил незнакомцу руку на плечо, замер в горделивой позе.

    – Господин Вистенгоф, – проникновенно сказал камергер, тоже положив руку на плечо конногвардейцу отеческим жестом. – Я и передать не могу свое волнение, восхищение вашим душевным благородством и отвагою… – он не без пренебрежения дернул подбородком в сторону залы, откуда доносился пьяный гвалт. – Безусловно, те господа, что там собрались, не подведут в нужное время… Но они чересчур шумны и болтливы для серьезных людей. Мы, собравшиеся здесь узким кругом, смею думать – другое дело. Вожди не должны шуметь и сотрясать воздух патетическими воплями. И я рад, господин полковник, сообщить вам, что отныне вы числитесь среди вождей общества нашего…

    Ольга прекрасно видела лицо флигель-адъютанта – он был на седьмом небе от счастья, себя не помнил от радости: глупо выпученные глаза, напыщенная поза, словно скопированная с какой-нибудь древнеримской статуи… Это не колдовство, в смятении подумала она, никто его не обморочивает, им просто играют, как куклой, с помощью тех самых коварства и хитрости, что множеству обычных людей присущи…

    – Разумеется, они, – камергер вновь небрежно кивнул в сторону шумной залы, – тоже необходимы для нашей цели. Но все они будут исполнять подчиненную роль. Зато вы, Петр Людвигович, вы – другое дело. Человек, от руки которого падет презренный тиран, будет историей поставлен рядом с Брутом и Робеспьером, в невероятной выси…

    – Я не подведу, – сказал полковник. – Можете не сомневаться. По-моему, во мне мало сыщется от романтичного юнца или крикуна вроде этих, – он не менее презрительно покосился в ту сторону. – У меня есть убеждения, у меня есть счеты. Вы даже не представляете, с каким удовольствием я всажу пулю в голову этому коронованному унтеришке…

    Он говорил спокойно и просто, без всякой аффектации, голос звучал ровно, глаза смотрели безмятежно – и Ольга поневоле содрогнулась от этого сочетания: безразличия тона и содержавшегося в словах смысла…

    – Позвольте вас поправить, – мягко сказал камергер.