– Черт возьми, милорд, да вы, оказывается, пресквернейший скряга! Ваш приятель куда как щедрее вас.

Я невольно улыбнулся. Думаю, если бы нашему отважному оленебою пришлось когда‑либо попытаться отнять у Рейнара медный пенс, он не долго бы придерживался такого мнения. Так уж устроен был мой верный напарник, что в любую минуту готов был отдать ради друга последнюю рубаху, но в остальных случаях каждую монету в чужих руках воспринимал как личное оскорбление.

– Вот этот рубин, – не унимался предводитель лесной братии, – что красуется у вас на пальце, вполне достойный дар. Ведь надо же одарить от милости своей очаровательную хозяйку, которая сама, вот этими руками, – он погладил руки своей соседки, – приготовила все сегодняшние яства.

– Этот перстень очень дорог мне, – попытался возразить я.

– Тем более милорд! Тем более! Здесь он будет в большей безопасности, чем у вас на руке. Вы же знаете, жизнь благородного рыцаря так неспокойна и так полна опасностями, что можно враз лишиться и перстня, и руки. Ну а если ваша милость соскучится по этой прелестной вещице, мы всегда будем рады видеть вас вновь за нашей трапезой. Не правда ли, друзья мои? – обратился он к честной братии, внимательно следившей за “обуванием фраера ушастого”, как выражался Лис.

Слова его были встречены бурным весельем. Право, я и не подозревал, что возможность моего повторного присутствия на подобном ужине может вызвать у разбойного люда такой приступ неконтролируемой радости.

– Сын мой, – произнес густым, низким басом широкоплечий коренастый разбойник в латаной сутане, чье объемистое чрево выплыло из окружающего мрака секунд на десять ранее его самого. Крест, усыпанный драгоценными каменьями, явно украшавший когда‑то впалую грудь какого‑то епископа, болтался у него под самым подбородком. – Неужели в те долгие часы, которые я провожу в изнурительном посте и покаянной молитве о спасении, заметь, ваших же многогрешных душ, ты пренебрегаешь заботой о делах матери нашей церкви? Не забыл ли ты собрать церковную десятину с этих почтенных странников?

– Прости меня, отче, ибо я согрешил, – скорбным тоном ответил придорожный джентльмен, молитвенно складывая руки перед грудью. – Эй, Том из Лудтона! – крикнул он, обращаясь к разбойнику, сидевшему слева от меня. – Прими у господина рыцаря его кошель. Я вижу по глазам, он горит желанием внести свою лепту в строительство новой часовни святого Дунстана в Компенхерсте.

– Благодарю вас, сэр, – пробасил толстяк, состроив рожу, наиболее, на его взгляд, соответствующую понятиям благочестия и смирения. – Быть может, этот скромный вклад, это никчемное, презренное золото станет той крупицей, которая поднимет перед вами засов на предвечных вратах святого Петра.

Разбойник, которого “верный сын церкви” назвал Томом, протянул руку, чтобы схватить кошелек, висевший у меня на поясе. Он уже почти дотянулся до него, но тут правая моя рука намертво перехватила его запястье, а ребро левой врезалось туда, где под тонкой нежной кожей располагалась сонная артерия. Бедняга обмяк, не успев понять, в чем дело. В ту же секунду я вскочил на ноги, держа несчастного Тома за шиворот перед собой, словно полуживой щит.

Удар, предназначавшийся мне, свернул челюсть незадачливому грабителю, но, видит Бог, я не оставил обидчика без справедливого возмездия. Получив удар под коленный сгиб, он обалдело взмахнул руками, ища опору в воздухе, и рухнул в костер. Запахло паленым.

За спиной моей послышался характерный гул. В ход пошли знаменитые литые нунчаки, изготовленные по спецзаказу для моего друга. Судя по раздававшимся воплям, выпитое никоим образом не сказывалось на его мастерстве. Краем глаза я мог различить и Виконта, прижавшегося к скале и ожесточенно отбивавшегося от наседающих на него разбойников.