Чернава не договорила, но Живуля и сама могла докончить: тогда печенеги идут в набег. А набег — это дымы пожаров на полуденном краю небосклона, причитающие беженцы, затоптанные поля и дороговизна хлеба, полуголодный год, болезни… Живуля поежилась, словно черное зло, обрекающее на беду печенегов и славян, уже было где-то рядом.

— А кто это — Тэнгри-хан? — шепотом спросила она у Галчени.

— Бог — хозяин неба, — ответил он и показал взглядом вверх, где белые облака, похожие на толстых коров, лениво паслись в голубых лугах. — Вроде как Сварог печенежский.

— А Умай?

— Богиня земли, вроде Макоши.

Громча, увидев их вдвоем, издалека погрозил Живуле кулаком. Ему вовсе не нравилось, что его сестра сидит рядом с холопом печенежской крови. Недавно Живуле исполнилось пятнадцать лет, с этой весны она считалась невестой. Она была миловидной девушкой, сероглазой, с круглым простоватым лицом, мягким носиком и розовыми губами. Никакая лента не держалась в ее прямых русых волосах, тонких и не слишком густых, коса быстро расплеталась, и волосы всегда были в беспорядке рассыпаны по плечам, висели вдоль щек, падали на глаза и мешали смотреть. Худенькая и неприметная, Живуля не привлекала парней ни веселым нравом, ни пестротой наряда — небогатый гончар только и мог купить дочери, что пару бронзовых заушниц да медный перстенек. И все же доброта сердца, покладистый нрав и трудолюбие делали Живулю вполне достойной невестой, за которую, особенно если толком причесать ее и хоть как-то принарядить, родичи могли бы попросить у посадского жениха порядочное по меркам Окольного города вено. А какое вено спросишь с холопа? С ним дружбу водить — только позориться.

— А тебя за меня бранить не будут? — спросил Галченя, перехватив опасливый взгляд Живули в сторону родичей. — Ты такая хорошая, как цветочек беленький, а я мало что холоп, так еще и печенегом зовут…

Живуля смущенно улыбнулась, услышав про цветочек. Не будучи красавицей, она не была и разборчива, ей нравился Галченя, и оттого вдвойне приятнее было знать, что она ему тоже нравится. Непривычная наружность Галчени будила ее любопытство, а нелегкая участь вызывала сочувствие. А он был так ласков с нею, так явно благодарен за доброе участие, что Живуля готова была любить его за одно это. Дома ее уже не раз бранили за дружбу с сыном печенежки, но эта дружба была так дорога ее сердцу, что девушка находила в себе силы, хоть тайком, все же ослушаться отца и братьев.

— Бывает, пеняют, — созналась она, отведя глаза и в смущении дергая зеленые стебельки травы. Она боялась обидеть Галченю, но не умела солгать. — Тебе, говорят, скоро замуж идти, а он…

Впервые нечаянно связав вместе Галченю и замужество, Живуля вдруг страшно смутилась и покраснела, как спелая земляника. Смутился и Галченя. Ему и мечтать не приходилось жениться, а тем более взять за себя свободную девушку. Но сейчас, когда Живуля произнесла эти слова, он вдруг понял, что ему этого хочется больше всего на свете. Едва дыша, слыша только стук своих сердец, они сидели рядом на траве, в смятении не смея поднять глаз и все же ощущая друг друга рядом с такой силой и ясностью, как никогда прежде. Свежим теплым ветерком их овевало дыхание доброй богини Лады, которая не различает свободных и холопов.

— Глядите, кости! И железо тут! Мертвец, гляди! — раздавались там возбужденные, испуганные, любопытные голоса.