Вероятно, просто не очень старалась. Я дремала на солнышке и гнала от себя мысли о нежелательных, неприятных встречах, пока тетя Джанет не начала обо мне беспокоиться. Она была старшей сестрой моего отца и, еще живя в Штатах, успела хорошо узнать и невзлюбить мою мать. Полная, крепкая женщина, искренне обожающая еду и мужчин, она не пыталась молодиться и ничем не напоминала Хелен. Мама пользовалась постоянным успехом у мужчин моложе себя, находила все новых и новых поклонников, завоевывала их, пресыщалась ими и бросала. Тетя Джанет умела только отдавать и отдавала щедро, чувствуя здоровый интерес к мужчинам, которые с радостью отвечали на ее чувства. Джанет уже дважды овдовела, но я ничуть не удивлюсь, если она опять выйдет замуж. Л несколько лет назад тетя приобрела очень красивый старый датский дом в Шарлотте-Амалии и успешно превратила его в маленькую процветающую гостиницу.

Будучи ей полной противоположностью, мама никогда не отягощала себя глубокими раздумьями, разве что об очаровательных поклонниках. Я заметила, что в последние годы она перестала надевать очки, когда смотрелась в зеркало — изображение, таким образом, получалось немного размытым, и она не видела, как стареет. До болезни мама была красивой, веселой и обаятельной, а позже меня привлекала даже ее беспомощность. Мой отец, профессор, предупредил меня, что я должна заботиться о ней, потому что сама она не умеет этого делать. И я сдержала данное ему обещание.

Но вот теперь, на Сент-Томасе, я могла лежать на песке, гулять по берегу, взбираться на холмы, расслабляться и не думать о том, что собственной жизни у меня нет.

Однако тетю Джанет это явно не устраивало.

— Ты вернешься в эту школу? — бубнила она. — Ради Бога, разве не пора изменить взгляды на жизнь и быть не только преподавателем, но и женщиной? Конечно, работа важна, но это лишь часть твоей жизни!

Возвращаться в школу мне не хотелось. Когда после маминых похорон тетя написала мне и пригласила пожить у нее столько, сколько мне захочется, я собрала вещи и приехала. Полагаю, меня тешила смутная надежда, что на новом месте я изменюсь до неузнаваемости, и никто не догадается, что я была милой, но довольно робкой школьной учительницей, которую по-настоящему знали только несколько девочек, слыла погруженной в работу и всецело преданной больной матери нелюдимкой.

Но новая обстановка меня не изменила. Я не смогла весело окунуться в островную жизнь, несмотря на попытки тети Джанет представить меня своим друзьям. Когда в отеле собирались гости, я удирала и гуляла в одиночестве, откладывая момент возвращения. Мечтая стать другим человеком, я не желала ничего для этого делать.

Вчера тетя Джанет положила всему этому конец. Она выманила меня из моего убежища и вовлекла в этот ужасный конфликт. В течение нескольких дней она что-то замышляла за моей спиной: часто связывалась по телефону с Хампден-Хаус — большим квадратным строением с покатой крышей, стоящем на высоком утесе над Шарлоттой-Амалией, и почему-то выглядевшем устрашающим, зловещим. Тетя даже забралась на гору, чтобы побеседовать с Мод Хампден, а потом привела ее к нам и оставила меня с нею вдвоем.

Мы сидели в прохладной, затененной гостиной отеля, устланной толстыми коврами, обставленной гонконгскими креслами и китайскими столиками, инкрустированными перламутром. Когда тетя Джанет покинула нас, я села в одно из этих кресел, сразу ощутив себя карликом на фоне огромной спинки, царственно возвышающейся надо мной.

Мод Хампден — про себя я называла ее просто Мод, как и тетя Джанет, — предпочла не доверяться такому креслу и села на диван, обитый ситцем.