Лев обошел станок кругом, следя за механическим процессом, от набора отливок букв до составления страниц, а потом спросил:

– После нажатия на клавиши отливки букв собираются вот на этой плите с ячейками?

– Да.

– Полных строчек текста не осталось, вы их уничтожили. Но здесь есть незаконченная строка.

И Лев показал на неполную строчку, составленную из отливок букв.

– Ваш отец собрал строку лишь наполовину.

Сыновья заглянули в машину. Лев был прав.

– Я хочу отпечатать эти слова.

Старший сын застучал по клавише пробела.

– Если мы добавим пробелы до конца строки, она заполнится, и тогда можно будет отлить заготовку.

Отдельные отливки пробелов присоединились к незаконченной строке, пока ячейки на плите не оказались заполненными до конца. Плунжер выдавил в отливку расплавленный свинец, и оттуда выпала узкая прямоугольная заготовка – последние слова, которые набрал перед смертью Сурен Москвин.

Заготовка лежала на боку, и буквы не были видны. Лев спросил:

– Она горячая?

– Нет.

Лев поднял заготовку строки и положил ее на поддон. Смазав поверхность краской, он накрыл ее сверху листом бумаги и надавил.

«…Эйхе под пытками…»

Он вновь и вновь перечитывал их, будучи не в силах отвести от них взгляд. Вырванные из контекста, они тем не менее заворожили его. Наконец чары рассеялись. Он тряхнул головой, отодвинул листок в сторону и взял в руки портфель, лежащий на столе. Внутри лежали два засекреченных дела. Чтобы получить к ним доступ, ему понадобилось специальное разрешение. В отношении первой папки с материалами на Сурена Москвина никаких трудностей не возникло. А вот второе запрошенное им личное дело принадлежало Роберту Эйхе.

Развязав тесемки первой папки, он ощутил всю тяжесть прошлого погибшего человека – уж очень много в ней оказалось страниц. Оказывается, Москвин был сотрудником государственной безопасности – чекистом, как и сам Лев, причем прослужил в органах намного дольше его. В папке лежал и список тех, на кого Москвин донес за время своей карьеры:

Нестор Юровский, сосед. Расстрелян.

Розалия Рейзнер, знакомая. 10 лет лагерей.

Яков Блок, директор магазина. 5 лет лагерей.

Карл Урицкий, охранник. 10 лет лагерей.

Девятнадцать лет службы, две страницы доносов, почти сотня фамилий – и всего одна родственница.

Иона Радек, двоюродная сестра. Расстреляна.

Лев сразу же понял, в чем тут дело. Даты доносов казались беспорядочными: иногда их было несколько в течение пары недель, а потом вдруг следовал перерыв в несколько месяцев. Но для опытного глаза они отнюдь не выглядели хаотичными: в них присутствовали строгий расчет и система. Донос на двоюродную сестру почти наверняка был тщательно спланирован. Москвин должен был создать впечатление, будто его преданность государству не заканчивается на семье. И вот для того, чтобы список людей, на которых он донес, вызывал заслуженное доверие, ему пришлось пожертвовать родственницей: так он избежал обвинений в том, что выдает только тех, кто не связан с ним кровными узами. Москвин преуспел в науке выживания. Так почему же он совершил самоубийство?

Лев принялся проверять даты и места, где трудился Москвин, и озадаченно откинулся на спинку стула. Оказывается, они были не просто коллегами: семь лет назад оба работали на Лубянке, хотя пути их никогда не пересекались – во всяком случае, Лев не мог припомнить, чтобы встречал этого человека.