— Это куда мы сворачиваем? — услышал Аслан голос Килы.

— Идейных надо забрать. Не гонять же за ними персональную машину. Заодно всех заберем, — объяснила охрана. Вскоре машина остановилась.

— Эй! Интеллигенция! Кыш в транспорт! Катафалк подан! Да не мельтешите. Давно пора было собраться, — торопил кто-то идейных.

Вот брезент машины откинулся. В кузов один за другим молча влезали люди.

— Добрый вечер, — услышал Аслан и невольно подвинулся, уступая место рядом с собой высокому седому человеку. Тот поблагодарил, встал плечом к плечу. А вскоре в машине было не протолкнуться. Где свой, где идейный — в темноте не разберешь.

— Эх, закурить бы. Да папиросы промокли, — посетовал Аслан.

Сосед выдернул из внутреннего кармана папиросу, дал и спички, закрыл по привычке огонь.

— Спасибо вам, — поблагодарил Аслан, постаравшись в коротком вспышке огня запомнить лицо человека.

Тот ответил коротким кивком, запомнил для себя Аслана.

Назавтра Аслан услышал о том человеке в своей бригаде немало интересного.

— Этот мужик, его Афиногеном зовут идейные, уже шестую зиму тут кантуется. Говорят, его сюда насовсем упекли. Он из ученых. Из самых-самых. Против атомной бомбы выступал. Вроде без надобности она нам. А сам, паразит, придумал ее, — говорил Кила. — Есть бомба и хорошо! Зато никакой гад на нас не нападет теперь. Вон у меня в войну всю семью расстреляли. Даже детей. Всех троих. Я в это время в плену был. И прямо из Освенцима — в Магадан. Без пересадки. Чтоб в другой раз в плен не сдавался живьем. Если б не война, старшему сыну уже шестнадцать лет было бы. И я бы здесь не парился. Так что пусть будут бомбы. Самые страшные. Чтоб неповадно было с нами войну затевать, — говорил Федор. Многие, слышавшие это, кивали головами.

— А я думаю, что не бомбы нам теперь нужны. А жилье да харчи. Чтоб такие, как ты, Федька, не по тюрьмам скитались, а жили б на воле, здоровье поправляли бы, — вставил сухопарый, рослый мужик, единственный, кого в бригаде звали по имени-отчеству — Ильей Ивановичем.

— А как ты в Освенцим попал? — спросил Федора Аслан.

Тот вбил под пень кирку, замер на секунду, услышав вопрос. Посерел с лица. Потом молча задрал на спине рубаху. И только теперь мужики поняли, почему никогда не мылся человек вместе со всеми, не переодевался при них.

На спине Федора, несмотря на годы, не заросли глубокие рубцы. Из лиловых они стали черными. Да и рубцы ли это были? Скорее шрамы, густой, плотной решеткой врезались в спину, в память человеческую. Казалось, что кожу на спине срывали ремнями.

Аслан отвел глаза, дав себе слово прощать этому человеку все его недостатки и помогать посильно.

— Кстати, Афиноген не глупый человек. Довелось мне с ним общаться не раз. В тюрьме он не впервой. Это — второй срок. В первый раз его по приказу Сталина освободили, чтоб он эту бомбу сделал. Теперь же — за язык. Но начальство зоны его боится. Афиногена могут снова в любой момент освободить. Толковый он мужик, — рассказал Илья Иванович.

— А чего ж его не амнистировали, если он путевый? — не выдержал Петька Крохмаль, которого в бригаде за малый рост прозвали Полушпалком.

— Если б он по бытовой статье попал — амнистировали бы. Но в том и дело, что идейный он, — осек Кила.

Аслан, зацепив очередной пень кайлом, налег на ручку. Но пень, схваченный морозом, не поддался. Обкопав его со всех сторон, он снова всунул под него лом, попытался вырвать из земли. Но снова не получилось.

— Не рви спину, себя побереги. Таких пней здесь по трассе много. А здоровье у тебя одно.