Пламя отшвырнуло искореженные перила, где-то раздался звон стекла. Не дожидаясь, пока рассеется дым, я поднялся наверх. Лестница вывела меня в пустую комнату.

Я подошел к разбитому окну и увидел прямо под собой центральную площадь кишлака. На ней, перебегая с места на место, метались люди в серой форме, стреляли в разные стороны и кидали за дувалы гранаты. «Да это же солдаты царандоя!» – с облегчением подумал я и сел на пол, прислонившись спиной к железному сундуку. Провел ладонью по лицу – на пальцах осталась грязная кровь. «Моя или чужая?» – равнодушно подумал я, понимая, что должен хотя бы три минуты отдохнуть, ибо никакие силы не заставят меня сейчас подняться на ноги.

Я смутно помнил, как словно безумный метался по витиеватым улочкам кишлака, как онемевший палец холодел на спусковом крючке, как очутился в доме… И этот короткий бой в темной комнате на первом этаже, и ощущение нереальности происходящего вокруг.

– Товарищ старший лейтенант! – услышал я голос. Кто-то осторожно поднимался по лестнице. – Вы здесь?..

Я негромко свистнул.

В двери выросла худая фигура Латкина. Он приоткрыл рот, будто там у него были глаза, чуть-чуть развернул голову ухом вперед и медленно вошел в комнату, выставив ствол автомата вперед.

– Убери пушку, пристрелишь, – простонал я.

Солдат какое-то мгновение смотрел на меня дикими глазами, – не узнавал, что ли? – потом резко бросился ко мне, упал рядом на колени.

– Товарищ старший лейтенант, вы живы, вы ранены? – и стал трясти меня за плечи. От его мокрой одежды исходил какой-то прелый запах дождя.

– Да не тискай же ты меня, дубина! Больно!

Латкин глубоко вздохнул, стянул с головы кепи, вытер ею посеревшее лицо.

– Вас задело… Лоб рассечен… Сейчас!

Он вскочил на ноги, вышел на лестницу, схватился рукой за дверное кольцо и посмотрел вниз.

– Эй, Васек, давай сюда!

Неумело и торопливо перевязывая мне лоб, Латкин взахлеб говорил, проглатывая слова:

– Вас комбат на связи ждет… Мы думали… Вы когда в окно залезли, там шарахнуло и, знаете… Так мы уже в самом центре, ничего себе… Тут уже царандойцы рядом… Комбат сказал вас хоть под землей найти, а я все время за вами… Вы знаете, что-то повязка не хочет держаться…

Радист, огненно-рыжий Василий Громаков, нелепо и смешно изобразил на пороге «смирно» и, сильно окая, спросил:

– Разрешите войти? – повернулся и, пятясь спиной, на которой висела радиостанция, подошел ко мне.

Я взял наушники, прижал их плечом к себе и сказал в микрофон:

– Ноль-первый, я Родник, прием!

– Родник, доложи, где находишься, – сразу же услышал я спокойный, даже какой-то будничный голос Петровского.

– Я в пятидесяти метрах от центра с южной стороны.

– Ясно. Я недалеко от вас… Будь осторожен, площадь в тесном кольце бородатых. Поддержи огнем «зеленых».

– Они уже в центре, – ответил я, выглядывая в окно.

– Отлично, Родник, отлично… Знаешь, что мы нашли? Винтовки с расщепленными прикладами… Привет миролюбцу. Отбой!

Я ухватился рукой за радиостанцию, сгибая своей тяжестью Громакова, и встал на ноги.

«Оборин, Оборин… Где он сейчас?» Не знаю почему, мне стало тревожно на душе.

Стоя на колене и зажав между ног автомат, Латкин торопливо запихивал в рот перловку с мясом, скреб ложкой в жестяной банке, энергично двигал полными щеками.