Как и ожидал Бестужев, Жак прыгнул, не теряя времени, оскалясь, словно первобытный человек, целя кулачищем определенно в висок – но встретил пустоту. Вовремя уклонившись, Бестужев ответил ударом ноги, потом припечатал обоими кулаками.

Француз отлетел в угол, опрокинув ветхий стол со скудной закуской. Ему было очень больно, он сипел и закатывал глаза, но боевого духа не потерял, попытался вскочить.

Хмурый взгляд Бестужева сам по себе его бы ни за что не остановил – но его подкрепляло дуло браунинга, и циркач, вмиг посмурнев лицом, остался сидеть в нелепой позе.

Бестужев, держа его под прицелом, пододвинул ногой шаткий венский стул и тоже сел. Свободной рукой отряхнул с сюртука винные капли.

– Новехонький сюртук, – сказал он грустно. – Из чистого кастора… Вас не затруднит, месье, оставаться в той же позиции? Вообще-то там, на улице, дожидаются двое агентов, вы и это учитывайте…

– Кто вы такой? – хмуро спросил усач.

– Вам бы следовало поинтересоваться этим раньше, – сказал Бестужев без улыбки. – Ваша промашка в том и заключалась, что вы нас приняли то ли за авантюристов, то ли за посланцев каких-нибудь крупных электротехнических концернов… Я офицер русской политической полиции, месье Жак. Вам как революционеру, – он ироническим тоном выделил последнее слово, – эта контора должна быть знакома…

Лицо циркача исказилось злорадством, и он на самом настоящем русском языке ответил, уже ухмыляясь с дерзким вызовом:

– А как же! Охранька, читоб тибе шерти побирай! Сат-трап!

Бестужев поднял бровь:

– Говорите по-русски?

С тем же вызовом Жак ответил:

– Я училь рюсски, чтоби читать в оригиналь книги великий Бакунин!

– А, ну да, понятно… – не скрывая скуки, кивнул Бестужев. – Следовало ожидать. Бакунин, Кропоткин… «Собственность есть кража». Восхитительная по идиотизму идея Бакунина насчет самоуправляющихся народных общин, которые должны заменить собой государство… Удивительно, что вас с Гравашолем выперли после второго семестра. Обычно экземпляры вроде вас вылетают еще на первом…

– Что бы вы понимали, шпик? – огрызнулся Жак уже на французском. – Здесь я вам не по зубам! Здесь другая страна!

– Вы не о том думаете, любезный, – сказал Бестужев холодно. – Совершенно не о том. Проделайте нехитрые логические умозаключения – уж логике-то вас учили и в гимназии, и в университете. Если перед вами – офицер политической полиции, следовательно, и убитый вами человек… Ну?

Вот теперь на лице циркача наконец мелькнула тревога, он замолчал, поглядывая исподлобья настороженно и зло – ага, почуял запах паленого и решил держать язык за зубами, не вступать в словесные баталии, чтобы ненароком не сболтнуть чего не следует…

– Вы убили офицера русской политической полиции, – продолжал Бестужев. – И сотрудника аналогичной императорско-королевской конторы. Юриспруденцию вы, насколько я знаю, не изучали, но все равно, примерно должны представлять, как реагирует на подобные забавы здешняя Фемида.

Он выразительно провел пальцами свободной руки по горлу и дернул кистью вверх, словно затягивал воображаемую петлю.

И продолжал:

– Виселица, конечно, не гарантирована – но в любом случае, тюремный срок будет таким, что выйдете вы на свободу уже стариком. Если вообще выйдете. Пожизненная каторга в здешнем уголовном уложении вписана…

– Я никого не убивал, – насупясь, бросил Жак.

– Того, что был в парадном – быть может, – сказал Бестужев. – Но мой друг и сослуживец был убит в квартире одним из ваших ножей.