— Поедемте со мной на минуту к Эвелине, на минуту, только на минуту; она меня за этим и прислала.

Вацлав хотел отговариваться, но печальное лицо отца тронуло его; он не устоял, согласился, оделся наскоро и отправился с бароном.

На улице уже встретили они Сильвана и Цесю, возвращавшихся из магазинов; видение это едва мелькнуло перед ними, но Вацлав прочел на лице Сильвана такой гнев и удивление, что ему стало жаль его. Барон старался развеселить Вацлава, развлечь и не переставал рассказывать то, что в другую пору и при других обстоятельствах действительно могло бы занять.

В гостиной их уже ожидала быстро расхаживающая Эвелина; она приветствовала Вацлава признательным взглядом, и видно было, что она боролась с собой, чтобы не кинуться к нему, чтобы не увлечься обольстительным сходством, которое принесло ей невозвратимое прошлое. Вацлав, весь покрасневший, почувствовал необходимость стать сразу в известное положение некоторого преимущества и начал разговор благодарностью за любезность, которой ничем не заслужил и обязан только странному случаю.

Эвелина расплакалась и схватила дрожащими руками его руку.

— Ах, простите, — воскликнула она, — избалованному дитяти, сердце которого за несколько светлых дней выдержало столько ударов: простите, что я протягиваю вам руки! Я так несчастна и не могу освоиться со своим несчастьем!

— Вы позволите мне быть откровенным? — сказал Вацлав. — Зачем же искать счастья в заблуждении, обманывать себя с тем, чтобы назавтра страдать снова и сильнее?

— О, это его слова, это звук его речи, это он! — воскликнула Эвелина, закрывая глаза. — Говорите, говорите, пусть я услышу еще… так ты не умер, ты не покинул меня навсегда… Ты жив… Ты вернулся, и мы не расстанемся больше!

Вацлав молчал; положение его с каждой минутой становилось затруднительнее, сердце сжималось болезненно, он не знал, что сказать.

— Могут же быть на свете двое до того похожих людей! — говорила Эвелина. — Два родных брата! Ах, это ужасно! И это лицо, и этот человек может быть мне чужой: я с ума схожу!

Она открыла глаза, снова посмотрела на него, опустила руки и прибавила слабым голосом:

— Да! Это он.

Вацлав мучился страшно, на лице его написано было страдание. Молодая вдова опомнилась и с большим усилием переменила тон, речь и выражение глаз.

— Извините, — сказала она холоднее, — я не владею собой; страшное испытание послала мне судьба; я уже было освоилась со своим несчастьем, а теперь все ожило снова.

— Надо забыть, — произнес Вацлав, — за минуту ложного счастья вы заплатите новым страданием. Нет болезни без лекарства; время, молитва и терпение заживляют все раны: надо бороться с собой и победить себя.

— Молиться я не умею, терпения не понимаю, борьба с самою собою для меня невозможная вещь, победа убьет меня — я слабее ребенка.

— Надо молиться! — повторил Вацлав.

— Будто Бог занимается нашим дрянным светом, где властвуют только судьба и слепой случай!

Вацлав удивился, встретив в женщине такую нерелигиозность, такие ложные идеи; он хотел оспаривать и показать, как она ошибается; но Эвелина прибавила.

— Вы знаете Вену?

— Я? Я никогда не выезжал из нашей стороны.

— Ни окрестностей Вены, ни Вены, ничего не знаете! А там так прекрасно, так весело! Ах, это одно место на свете, где можно быть счастливым.

— Потому что это ваша родина; а нам так милы деревня, леса и широкие поля, что мы бы их ни на что не променяли.

Эвелина задумалась.

— Вы должны любить музыку! — воскликнула она вдруг.