Молчала и миссис Ханичёрч. Она думала: «Дочь моя мне не отвечает. Нашему с Фредди обществу она предпочитает этих любопытных старух. Прицепится к любому сброду, лишь бы сбежать из дома». А так как ни одна из мыслей миссис Ханичёрч долго не могла пребывать неозвученной, она произнесла:

— Ты просто устала от Уинди-Корнер.

То была совершеннейшая правда. Когда Люси избавилась от Сесиля, она надеялась вернуться в Уинди-Корнер, но затем обнаружила, что у нее больше нет дома. Уинди-Корнер мог быть домом для Фредди, который и жил, и думал просто и честно; но для того, кто намеренно исказил, если не изуродовал свою внутреннюю сущность, свое сознание, Уинди-Корнер, как дом, умер. Люси не осознавала, что ее сознание искажено, поскольку к этому осознанию должно было прийти само сознание, а Люси разрушила этот инструмент жизни. Она думала так: «Я не люблю Джорджа; я разорвала свою помолвку потому, что не люблю Джорджа; я должна ехать в Грецию потому, что не люблю Джорджа; гораздо важнее искать имена богов в словаре, чем помогать маме; все, кроме меня, ведут себя ужасно». Она была обиженной и раздраженной и хотела делать совсем не то, что должна, и в этом состоянии духа она продолжила разговор.

— О, мама! — воскликнула она. — Что за чепуху ты говоришь! И нисколько я не устала от Уинди-Корнер.

— Тогда почему ты сразу этого не сказала, а размышляла целых полчаса?

Люси негромко засмеялась:

— Скорее, полминуты.

— Может быть, ты вообще хочешь уйти из дома?

— Тише, мама! Люди услышат.

Ибо они уже вошли в книжный магазин. Люси купила Бедэкера и продолжила:

— Конечно же, я хочу жить дома. Но уж, поскольку мы об этом заговорили, скажу, что в будущем я хочу больше ездить. Ведь в будущем году я вступаю в свою долю наследства.

Слезы навернулись на глаза миссис Ханичёрч.

Ведомая неизвестной формой помешательства, которую иные люди называют эксцентричностью, Люси захотела прояснить этот пункт.

— Я же так мало видела мир, — сказала она. — А в Италии я вообще чувствовала себя не в своей тарелке. Я плохо знаю жизнь. Нужно чаще приезжать в Лондон, и не на день, как сегодня, а надолго. Я могла бы даже снимать здесь квартиру на пару с какой-нибудь девушкой.

— И путаться со всякими машинистками! — взорвалась миссис Ханичёрч. — Бегать по митингам суфражисток, кричать там невесть что, а потом иметь проблемы с полицией! И называть это великой миссией борцов за женскую свободу, великим Долгом и великой Работой! Эти женщины ходят на митинги потому, что их никто не хочет, потому, что они не умеют вести дом, и потому, что они не знают своего места. И ты будешь такой, а потом найдешь себе в подружки двух старух и поедешь с ними за границу.

— Я хочу большей независимости, — запинаясь, проговорила Люси.

Она знала, что действительно хочет чего-то и что независимость — это хороший предлог, ибо мы всегда можем сказать, что нам ее не хватает. Люси попыталась вспомнить, что она чувствовала тогда, во Флоренции. Там ее чувства и переживания были искренними и страстными, и связаны они были скорее с Прекрасным, чем с тем, куда она стремилась сейчас. Но так или иначе, независимость была тем, что ее привлекало все сильнее и сильнее.

— Хорошо, — кивнула головой миссис Ханичёрч. — Получай свою независимость и уезжай. Будешь носиться по миру туда-сюда, а потом вернешься домой тощая, как спичка, от плохой еды. Как ты можешь презирать дом, который построил твой отец, и сад, который он посадил? И все это — ради квартиры, которую можно снимать с кем-то на пару!

Люси поджала губы:

— Наверное, я сказала это сгоряча.

— О господи! — всплеснула руками миссис Ханичёрч.