Лицо изуродовано, а одежда на удивление сохранилась, даже можно видеть, что рубашка была свежая, хорошая, галстук тоже не из промтоваров, переливающийся, а не броский, сплошное бордо. Костюм серый, с брусничной ниткой – прямо как с картинки.

«Дорогой, наверное. И хорошо сидит. На таких жирдяях обычно костюмы топорщатся, а тут… наверное, на заказ шил».

Просвистела, рассыпая огни, электричка, и что-то блеснуло на мертвой руке, что до того хоронилось под толстым боком.

«Оп-па. Вот это номер».

Достав платок, Колька через него ухватился за запястье – так и есть. Кольцо.

«Та самая гайка, – понял парень, рассматривая ее, дутую. – Ну точно. Этот перстень был на пальце у инспектора, с которым акт составляли, на камин у Брусникиных. Он, точно».

Тогда, в комнате тети Тани, он стоял то спиной, то против солнца, протягивая перо и указывая, где расписаться. И Колька его не разглядывал. А теперь присматривайся – не присматривайся, на нем и лица нет – то есть не в переносном, а в самом буквальном смысле. Но и фигура, и руки похожи. И пусть изоленты уже на пальцах нет, но вот поджившие порезы, как от скола плитки, и следы, как от небольших засохших мозолей.

«Надо же, вот только утром видел живым. Молодой ведь мужик, руки гладкие, шея не морщинистая. Что ж, может, прогрессивку какую дали, принял с мужиками лишнего, вышел в тамбур продышаться, заснул и выпал. Жаль, я в акте фамилию не разобрал, вот ишак. Сколько раз говорил: читай, что подписываешь. Правда, он таким почерком корявым писал. Да и пес с ним, бумаги глянут и установят – это если на месте документы… А между прочим, не глянуть ли карманы, раз так».

Ох как руки зачесались. К тому же возникла еще одна мысль, порождавшая нечто вроде азарта: «А ну как не сам? Если опоили, обокрали и вышвырнули? Если обокрали, то почему оставили кольцо, оно-то немало стоит. А может, просто снять не смогли? Плотно сидит на пальце, аж валики на коже по обеим сторонам от кольца».

Пока Колька мучился одновременно чувством долга и любопытством, «дачный» костер чуть не потух. Пока возился с ним, раздувая, пролетела еще одна электричка, – и в свете уже ее фонарей, уже на другой руке мертвеца что-то блеснуло.

«Так, и котлы на месте, – в часах он ничего не понимал, но и коту понятно, что хорошие, – точно не грабеж. Но, может, нужны были не часы. А узнать-то просто: если лопатник на месте…»

Так солидно размышляя, Колька – парень бывалый, твердо знавший, что ничегошеньки нельзя трогать, – потянулся за отворот пиджака мертвеца. Во внутреннем кармане ничего не было, но пальцы тотчас нащупали дырку в подкладке, и уже внизу, между сукном и подкладкой – что-то похожее на портсигар. Выяснилось заодно, что костюм только снаружи понтовый, а подбой очень даже ветхий. Надорвав дряхлые нитки, Николай достал вещицу.

И с возмущением увидел, что это тот самый портсигар, он же рамка, перламутровая с морозом, со стола тети Тани Брусникиной.

«Вот мразь. Хорошо еще, целехонькая, только маленький кусочек выпал, да трещина пошла – наверное, на угол гравия попала. Ворюга. Может, и фото уже выкинул, от греха?»

Колька нажал на замок, открыл и с облегчением вздохнул – целы!

«Вот и славно, – решил Николай, без колебаний отправляя рамку в собственный карман, – верну Брусникиной. А то все эти дознания, протоколы, еще у кого в сейфе потеряется – со мной надежнее».

С еще большей брезгливостью глянул на тело:

«А ты, товарищ, порядочная сволочь».

Только успел заботливо поправить на погибшем пиджак перед тем, как перевернуть тело обратно, как было, за плечом произнесли с дружеской укоризной:

– Ручонки-то убери.