— Никто не выходит из аудитории! — сказал Попеленский, когда в главном учебном корпусе института прозвучал звонок к началу очередного занятия. — На доске десять заданий. Это работа для вас на ближайший час. Времени на разговоры у вас нет. Так что я не советую отвлекаться. Если у кого-то возникнут вопросы — попридержите их до моего возвращения. Я буду отсутствовать не больше десяти мину. Хотя вопросов по примерам быть не должно, если вы внимательно слушали мои лекции. Приступайте к работе, студенты.

Виктор Феликсович посмотрел на меня: без насмешки или угрозы во взгляде — ласково, по-отечески.

— А вы, Александр, пойдёте со мной, — сказал он.

— Куда? — спросил я.

— Увидите, — ответил Попеленский. — Да, и вещи свои прихватите. От выполнения этой самостоятельной работы я вас освобождаю.

Я заметил встревоженный взгляд Светы Пимочкиной, когда убирал тетрадь в сумку. Комсорг вопросительно приподняла брови — интересовалась, что задумал Попеленский. Я покачал головой — соврал, что не знаю о намерениях Феликса. Вспомнил недавний разговор со Светой. Пимочкина подошла ко мне вчера перед занятиями — выясняла, как повлияло на наши с ней отношения появление в её жизни Гомонова. Выглядела она виноватой, заискивающе заглядывала мне в глаза. Заверил её тогда, что мы «останемся друзьями».

* * *

Феликс прикрыл за моей спиной дверь, напоследок грозно пробежавшись взглядом по склонённым над тетрадями головам притихших студентов. Резко развернулся, кивнул головой (призвал меня следовать за ним), решительно и торопливо зашагал по пустынному коридору. Ничего мне не объяснял, но и не подгонял. Изредка оборачивался — посматривал, не отстал ли я. Достал на ходу из кармана пачку сигарет «Прима». Вертел её в руке, просыпая крошки табака на пол. Заострённой бородкой указывал себе и мне направление пути. Куда идём, я не спросил: Попеленский следовал в сторону кафедры высшей математики, ни на шаг не отклонялся от курса.

Моя догадка подтвердилась: Виктор Феликсович остановился у входа на свою кафедру. Он стиснул в руке пачку сигарет, придирчиво осмотрел меня с ног до головы (будто рассматривал невесту, которую намеревался представить родителям). Я не понял по его взгляду, остался ли Феликс доволен увиденным (производил ли я нужное для его целей впечатление). Но замечаний мне Попеленский не сделал. Лишь поддался совершенно не свойственному его обычному поведению порыву — поправил мне воротник рубашки. Распахнул передо мной дверь, посторонился. Жестом пригласил меня войти в кабинет.

В воздухе комнаты летали клубы табачного дыма (будто здесь недавно курила рота солдат) — нехотя двигались в сторону приоткрытой форточки. Со стен на меня с портретов взглянули бородатые учёные (знакомые лица, но имён я не вспомнил). Из-за стоявшего у окна стола выбрался седоволосый профессор (тот самый, что в прошлом полугодии просматривал мою самостоятельную работу). Профессор не бросился к нам навстречу. Но поприветствовал нас (или только меня?) — кивнул головой. Снял очки, положил их на стол рядом с моей тетрадью. Заморгал, будто настраивал зрение.

Феликс слегка подтолкнул меня в спину.

— Это Александр Усик, мой лучший ученик, — сказал он, когда мы приблизились к профессору.

Феликс похлопал меня по плечу — на манер Паши Могильного.

Профессор прищурился.

— Где-то я вас уже видел, молодой человек, — сказал он, вглядываясь в моё лицо. — Ах, да!..

Хмыкнул, бросил ироничный взгляд на Попеленского.

— А это заведующий нашей кафедрой, — сказал Феликс, — профессор Самуил Яковлевич Перельман.