– Сайг? Ты назвал меня Сайгом? – Губы рыжебородого гневно искривились, потом взгляд его скользнул по многочисленным шрамам, пятнавшим торс Конана, и в серых глазах зажглись зловещие огоньки. – Тебе, я вижу, довелось пошататься в разных краях, киммерийский стервятник? – пробурчал он.

    – Довелось, рыжая плесень.

    – А не слышал ли ты имени Сигвара Бешеного?

    – Не слышал. А тебе не говорили про Конана Киммерийца?

    – Не говорили. Видать, тот Конан невелика птица… А Сигвара Бешеного знают и в Асгарде, и в Ванахейме, и в Гиперборее… Знают, и боятся! И ты бойся, потому как я Сигвар и есть! Сигвар Бешеный, прозванный хаббатейскими жабами Сайгом!

    Конан презрительно сплюнул.

    – Если ты, промороженный зад Имира, такой великий воин, как же угораздило тебя попасть на арену к жабам?

    – Так же, как и тебя, кромово охвостье!

    Несколько мгновений они мерялись яростными взглядами, потом Сайг наступил Конану на сапог. Киммериец ответил ударом в пах и отскочил от решетки, заставив рыжебородого взреветь от бессильного гнева.

    Знакомство состоялось.

    * * *

    Прошло три или четыре дня. Теперь Конан понимал, зачем их с Сигваром посадили в одну камеру, разделенную решеткой на две половины. В том заключался глубокий смысл: соперники могли рычать друг на друга днем и ночью, кидаться костями и сыпать проклятьями, распаляя ненависть и наливаясь злобой. Их не собирались стравливать сразу; неприязнь должна была созреть, чтобы грядущий бой превратился в бескомпромиссную демонстрацию силы и звериной жестокости. Пока же каждый из фаворитов мог следить в окошко, как бьется его будущий противник – и гневно реветь, стискивая громадные кулаки. День за днем они швыряли друг в друга фекалиями и обглоданными костями, да обменивались ругательствами: Сайг поносил киммерийцев и Крома, называя его кастратом, Конан осыпал проклятьями рыжих псов-асов и глумился над Имиром, Иггом и прочими богами северян.

    Однажды утром он заметил, что асир словно бы дожидается его пробуждения. Когда киммериец открыл глаза, Сайг, усевшись на своей лежанке, начал вычесывать пятерней кости из бороды, удаляя остатки вчерашней трапезы. Затем взгляд его обратился к кувшинчику с брандом. Отхлебнув пару глотков золотистой жидкости, Сайг нежно погладил сосуд и сказал:

    – Да будет с тобой благословение Митры, приятель! Ты настоящий друг, с горячей душой и золотым сердцем, и ты всегда готов дать мне капельку радости. Клянусь бородой Имира, и я хотел бы тебя потешить! Вот только как? – Он задумчиво поковырял в зубах обломанным ногтем. – Пришла мне тут на ум одна история… Пожалуй, я тебе ее расскажу, а ты слушай, дружище, и постарайся не опустеть, пока мы с ней не закончим.

    Сайг глотнул вина, покосился на соседа и, убедившись, что тот навострил уши, начал:

    – Говорят, что Сигвар Бешеный из усадьбы Хосебю лучший воин в Асгарде. Сам я про то судить не берусь, но видит Игг и видит Имир, что с той поры, как минуло Сигвару семнадцать весен, ни один боец не побеждал его в схватке на мечах, секирах или молотах, и ни один хвастун, даже из киммерийских краев, не унес от него голову целой. Стрелять из лука Сигвар тоже был мастак: попадал в кольцо с полусотни шагов, а стрелы пускал так быстро, что летели они одна за другом подобно косяку серых гусей.