Солнце, светлый глаз Митры, миновало полдень и начало склоняться к западу, когда вдали, средь золотистого ковыля, темной змейкой возник отряд всадников. Они двигались быстро и уверенно, распугивая мелкую степную живность, шакалов да сайгаков, сурков и тощих лис, промышлявших у мышиных нор; два пса, бежавших впереди, то обнюхивали траву, то задирали головы вверх, втягивая запахи, доносимые ветром. Они чуяли добычу! Впрочем, Конан и не рассчитывал, что хитрость с газельей шкурой надолго обманет их; он хотел лишь выиграть время, чтоб нанести врагу последний сокрушительный удар. Конечно, хаббатейские воины, преследовавшие его, знали степь, но скоро это знание обернется против них. Скоро! Они увидят огонь, они прикинут силу ветра, они поймут, где единственная дорога к спасению… Поймут, и устремятся к ней – в лощинку с ручьем, в ворота меж пламенных стен… Под удары тех, кого собирались изловить!

    Конан мрачно усмехнулся и, смочив по морской привычке палец, проверил ветер. Тот по-прежнему дул ровно и сильно, навстречу приближавшимся хаббатейцам.

    Пора!

    Он высек огонь, поджег размочаленный конец веревки и ринулся с холма вниз, волоча по траве огненный шар, брызгавший каплями жира. Он скакал наперерез преследователям, оставляя за собой дымный след; и вскоре то тут, то там среди ковылей взвились рыжие яркие космы, взмыли вверх, словно поторапливаемые суетливыми движениями незримого гребешка, встали валом, потекли к западу – все быстрее и быстрее, с алчным шелестом и щелканьем пожирая сухие стебли, облизывая жаркими языками валуны, накаляя воздух, струясь к небесам черными клочьями дыма. Прошло недолгое время, и огненный палящий прибой взревел и зарычал, как дикий зверь, а потом, раздуваемый ветром, покатился вперед стремительней пустившейся галопом лошади. Пожалуй, лишь легконогие сайгаки могли бы ускользнуть от него, но лисам, суркам и шакалам грозила неминуемая гибель. Спасаясь от огненной смерти, вся эта живность бросилась к ручью – прямо под копыта конанова скакуна.

    Киммериец приподнял пылающий жгут, чтобы не замочить его в воде. Когда конь, перемахнув ручеек, одолел неширокую каменистую осыпь у берега, огненный шар снова коснулся травы – магический и страшный талисман, рождавший пламенную стену. Теперь она протянулась по обе стороны речушки, и южный ее край быстро догонял северный; здесь пламя бушевало с такой же яростью, с тем же неистовством, как и на другом берегу ручья.

    Страшен степной пожар! Подгоняемый ветром, он катится все дальше и дальше, оставляя за собой полосу выжженной мертвой почвы, пепел и прах, почерневшие трупы животных, обугленные кусты, закопченные камни… Случалось, степь, подожженная молнией или костром неосторожного странника, выгорала на многие дни пути, превращаясь в засыпанную серой пылью равнину, ибо лишь две вещи могли остановить огонь: обильный дождь либо участок с влажной почвой, покрытый сочными травами. Как раз такие земли лежали к западу, и Конан знал, что пламя стихнет, еще не докатившись до оврага, где они с Сайгом бились вчера с собаками. Знали это и преследователи, но повернуть не могли: пламенный вал обрушился бы на них раньше, чем лошади успели домчать седоков до безопасных мест, до зеленых лугов у границ Хаббатеи, до края озер и речек, до богатых влагой земель, способных смирить ярость огня.

    И потому хаббатейцы ринулись вперед, к лощинке и руслу ручья, суливших спасение. Прорваться сквозь пламенную стену на восход солнца! Сейчас они не думали ни о чем другом; оба сбежавших пралла были забыты, как и приказы, полученные в Сейтуре либо По-Кате.