И даже больше! Кроме богатств, земель, замков, власти и этого оружия, у него была королева, кладезь ума и красоты, у него был сын, у него был волшебный амулет, Сердце бога, хранившее его державу. Можно ли желать большего?

    Но он желал, ибо желанья человеческие воистину необъятны.

    Временами мысли о будущем заслонялись картинами прошлого. Чаще всего они наплывали в сновидениях, по вечерам, когда он, утомленный дневными заботами, садился в большое кресло в своей оружейной и разглядывал сверкавшие на стенах клинки, вспоминая и погружаясь иногда в краткую дремоту. Сон всегда был один и тот же, и впервые Конан увидел его в долине Валькии, восемь лет назад, перед несчастливой битвой с немедийцами, когда его армия попала в ловушку, устроенную магом Ксальтотуном. День был плохим, а сон - хорошим, и король ожидал его возвращения с радостью и тихой грустью, ибо в том сне он снова был молодым.

    Он вновь видел поле битвы, на котором был рожден - киммерийкой, женой воина и кузнеца, облаченной в домотканные одежды из козьей шерсти. Он видел себя нагим мальчишкой, в одной набедренной повязке из шкуры пантеры; видел, как мечет он копье в волка, крадущегося к овечьему стаду. Он снова был шадизарским грабителем и вором, вилайетским контрабандистом, наемным солдатом в Туране, Офире, Немедии, Зингаре, атаманом разбойничьей мунганской шайки, корсаром - Амрой-Львом, грозой западного побережья, пиратом с Барахских островов, слугой Митры, нашедшим и потерявшим божественный дар, разведчиком на пиктских рубежах, в дебрях Конаджохары, вождем афгулов, горцев Химелии. Он видел, как юным шестинадцатилетним воином взбирается на стены Венариума, как поднимает парус на мачте "Тигрицы", как стоит у ее руля вместе с подругой своей, прекрасной Белит, как бьется с каменными воинами Калениуса, древнего зингарского владыки… Он был каждым из этих людей, воинов, странников и моряков, и каждый из них был им; все они проходили в его снах бесконечной чередой, безмолвно приветствуя своего короля подъятьем рук и клинков.

    Но сейчас, в тихий летний вечер, спускавшийся над Тарантией, аквилонской столицей, Конан не спал, не разглядывал свое оружие и не предавался воспоминаниям. Сегодня рука его сына впервые легла на багровый камень; талисман признал его, и это значило, что Конн сделался взрослым. Настолько взрослым, насколько доступно для семилетнего мальчугана; но отныне его игрушками будут не деревянные мечи и копья, а стальные, не куклы-солдатики, а живые воины, всадники, пехотинцы и стрелки. Мысли эти направили Конана к думам о грядущем, и он, достав из шкафа большую карту на пергаменте, расстелил ее поверх стола и погрузился в размышления.

    ***

    Дверь в оружейную приоткрылась. Конан, не поворачивая головы, знал, что вошла Зенобия. Из всех, кто мог потревожить его в этот час, она, да еще Дамиун, старый слуга, обладали привилегией не стучать и не объявлять о своем появлении через стражников, что застыли в коридоре, охраняя покой короля. Мог прийти Паллантид, но даже он, доверенный из доверенных, спросил бы разрешения; что касается Просперо, полководца, и Троцеро, графа Пуантенского, то они были сейчас далеко от Тарантии, на южных аквилонских границах, с войсками.

    Конан шагнул навстречу своей королеве. Она была прекрасна: точеные алебастровые руки и плечи, волна темных волос, сияющие черные глаза, алые губы и алое длинное платье, украшенное меж маленьких грудей розеткой из искристых рубинов. Его супруга, его женщина, его драгоценный приз, увенчавший победу над Немедией… Ради нее он пощадил Тараска; она стала тем выкупом, которым Бельверус*) расплатился с Тарантией за поражение в войне.