Интерес маленького Конна вызывал, разумеется, не сам фонтан, поверхность которого была покрыта лотосовыми листьями, а фигура Делвина, неподвижно сидевшего над водой на противоположной стороне водоема. Мальчишка, прикрывшись сорванными листьями, медленно подкрадывался к карлику, прячась за фигурным бортиком.

— Эх, вот жизнь была! — вздохнул киммериец. — Ладно, Зенобия, я понимаю, что у тебя очень много времени уходит на управление дворцом и решение некоторых внутригосударственных дел. Я действительно очень признателен тебе за помощь. Сама знаешь, как я ненавижу эту рутину, но порой мне кажется, что здесь, во дворце, все прекрасно обойдется и без меня, даже если я пальцем не пошевелю или исчезну совсем… Нет, Зенобия, это ленивое существование совсем ослабило меня. Я начинаю чувствовать возраст, даже заныли старые раны…

— Конан, — мягко возразила королева, — я знаю, что ты по-прежнему в прекрасной форме, что, как и раньше, можешь возглавить армию в сражении… Подчас мне кажется, что приключения и войны ты любишь больше, чем меня… А в остальном — даже самые суровые испытания ты воспринимаешь лишь как приятную возможность проявить себя, доказать себе свою силу.

Конан кивнул:

— Ты права, Зенобия. Посуди сама, чем еще, как не подарком богов, можно считать последнее нападение на наши восточные границы? Я убедился, что по-прежнему могу достойно командовать своими солдатами, да и самой армии было полезно встряхнуться. Я доказал, что проведенная реорганизация пошла войскам на пользу и что я все еще сносно держусь в седле и машу мечом.

— Никто в Аквилонии не усомнился бы в этом, — сказала королева. — Никто, кроме тебя самого. — Зенобия с легкой улыбкой наклонилась к своему супругу: — Конан, не бойся ты править страной в мире, не бойся дворцовых дел, не бойся состариться. Я и твои подданные любим тебя не только за силу и воинские таланты, дорогой. А любят они тебя искренне, вовсе не из страха перед тобой. Любят за великодушие, благородство, мудрость… Ой, малыш! Что с тобой, сынок?

Маленький Конн, подкравшись, наконец, к Делвину, недолго пробыл с ним в соседстве. Каким-то образом мальчишка умудрился перевалиться через бортик фонтана и теперь весь мокрый подбежал к матери, спрятал голову на ее груди и заплакал.

— Опять слезы. Ну, не младенец же он уже, черт побери! — недовольно буркнул Конан. — У парня вполне хватит сил, чтобы метнуть копье, а он все к мамочке за утешением бегает. Эх, видели бы это мои родственнички — жаль, не знаю, остался ли кто из них в живых… Впрочем, где уж мне, варвару, знать, что хорошо и что плохо в цивилизованных странах?

— Конан, он всего лишь ребенок! — В тоне королевы звучало оскорбленное достоинство. — А сам ты, доблестный воин, не ищешь ли порой утешения на этой же груди? Не находишь ли убежище от жизненных невзгод под защитой этих же рук? Недостойно взрослого мужчины — король он или нет — ревновать к ребенку!

— Может, ты и права, Зенобия. Даже скорее всего права… — Конан кивнул и вдруг, резко вскинув голову, посмотрел королеве в глаза: — Зенобия, я должен сказать тебе… Эта война с Офиром и Немедией… она еще не окончена. Там, на востоке, творятся такие дела, что для Аквилонии было бы неразумно и опасно сидеть сложа руки. На этот раз я могу уехать надолго и очень скоро. Нам нужно торопиться.

— Я предчувствовала это, Конан, и очень боялась. — Зенобия прижала к себе сына, который, прекратив плакать, переводил взгляд с отца на мать. — А откуда ты узнал о важных переменах на востоке? — взяв себя в руки, поинтересовалась Зенобия. — Со слов своего уродца — Делвина? — Ее взгляд проследил за поспешно скрывшимся в глубине сада карликом.