В пятницу вечером, в седьмом часу, обезумев от усталости, отвращения и уныния и обнаружив на своих лодыжках пятна экземы, Мари положила ноги на табурет и в наказание за свою тоску по Габриелю расчесала их до крови. В доме царила тоска и пахло клеенкой. Мари ни на чем не могла сосредоточить внимание: ни на ржавой лошадиной подкове, валяющейся на подоконнике, ни на календаре, что принес почтальон, ни уж тем более на газетах с рекламными объявлениями.

В восемь часов в дверь позвонили.

Это был он.

Она радостно вскочила. Если он и покинул прихожан, то возвратился раньше всех к Мари. Она прикрыла разодранные ноги, впустила его и предложила что-нибудь съесть или выпить. Он отказался и с видом величайшей серьезности остался стоять посреди комнаты.

— Мари, я много думал о том, что вы мне рассказали, об ужасных признаниях, для которых я стал хранилищем, молчаливым хранилищем, ибо никогда не нарушу тайну исповеди. Эти два дня я провел в размышлениях. Я посоветовался со своим епископом и со священником, который был моим наставником в семинарии. Разумеется, я не упоминал вашего имени, но объяснил ситуацию в целом, чтобы мне подсказали, как себя вести. Я принял решение. Это решение касается нас обоих.

Торжественно, словно делая предложение, священник приблизился к Мари и сильно сжал кисти ее рук. Она вздрогнула.

— Вы покаялись перед Господом.

Он стиснул ее пальцы:

— Теперь вы должны открыть свои грехи людям.

Мари отдернула руки и попятилась.

Габриель принялся настаивать:

— Вы должны это сделать, Мари! Ради правосудия. Ради семей погибших. Ради истины.

— Да мне плевать на истину!

— Нет. Она для вас важна, иначе вы не открыли бы ее мне.

— Вам! Только вам! Больше никому!

Мари с ужасом осознала, что священник ничего не понял. Она не служила истине, напротив, она воспользовалась истиной! Истина была нужна, чтобы завлечь и соблазнить священника. И открывалась она вовсе не Богу, а Габриелю, ему, и только ему.

Он покачал головой:

— Я хочу, чтобы вы сняли грех с души перед людьми. Пойдите и расскажите все судье.

— Судье? Ни за что! Я годами отстаивала свою позицию! По всему видать, вы не знаете, что такое пережить два судебных процесса и… выиграть, понимаете? Выиграть!

— Выиграть что, Мари?

— Честь, мою репутацию.

— Ложную честь… Ложную репутацию…

— В таких вещах важно, как выглядишь со стороны.

— Но вы ведь пожертвовали своей честью и репутацией, открыв мне душу, отягощенную страшной ношей?

— Вам. Только вам.

— И Богу.

— Да…

— Бог, как и я, принял вас вместе с вашей виной. Он, как и я, продолжает вас любить.

— Да?

Он снова прикоснулся к ее рукам и накрыл их своими теплыми, нежными ладонями.

— Расскажите правду, Мари, расскажите правду всем. Я вам помогу, я вас поддержу. Отныне это моя главная цель. Я живу в Сен-Сорлен только ради вас, ради вашего горя; вы смысл моей жизни, моих молитв, моей веры. Мари, я считаю ваше спасение своей миссией. Я расшевелю вас, я докопаюсь до вашей глубоко христианской сущности. От пламени моей веры возгорится ваша. Вдвоем мы преодолеем все трудности. Вы сделаете это ради меня, ради себя и во имя Господа.

Священник предстал Мари в новом свете. Миссия? Может, ей послышалось? Он считал ее спасение своей миссией?

Мари улыбнулась, и Габриель подумал, что убедил ее.

Это лето было самым счастливым в жизни Мари. Габриель с ней не расставался.