Мне математика давалась легко, почти играючи. Впрочем, и физика, и география — все давалось легко, и я рассчитывала получить золотую медаль.

…— Знаешь, о чем я сейчас вспомнил? — спросил Игорь. — О том, как мы с тобой вместе ходили в театральное училище на экзамен!

Еще бы не помнить!

Жаркий августовский день. Расплавленный асфальт, первые вялые листья на тротуарах, загорелые, словно только-только с юга, продавщицы газированной воды, усталые, разомлевшие от жары голуби на соседней крыше.

Мы с Игорем шли ко мне, взявшись за руки. Вошли в подъезд и как бы разом окунулись в отрадную прохладу. Отец стоял в дверях, ожидая нас.

Он тоже волновался, но старался не подавать вида. Спросил с улыбкой:

— На щите или под щитом?

— На щите, — ответила я. — На все сто!

— На девяносто, — поправил меня Игорь. — Все же на девяносто…

— Нет, на сто, — я упрямо стояла на своем. — На сто, и никаких гвоздей!

Игорь начал рассказывать отцу, как это все было. Сперва он несколько раз рассказал мне обо всем, но я снова слушала его с жадностью, будто бы никогда до того ничего не ведала.

— Меня попросили прочитать басню, потом стихотворение, потом показать этюд: прощание на вокзале с любимой девушкой, которая уезжает надолго, может быть навсегда…

— И что же? — спросил отец. — Какую басню вы читали? И какое стихотворение?

— Басню, разумеется, Крылова «Ворона и лисица».

— Я люблю эту басню, — сказал отец. — Помню, еще во втором классе гимназии я выучил ее наизусть…

— Я тоже, — согласился с ним Игорь. — Потому и выбрал ее. А стихотворение взял Блока «О доблести, о подвигах, о славе…».

— «…Я забывал на горестной земле, — продолжал отец, — когда твое лицо в простой оправе передо мной сияло на столе».

Отец оборвал себя, опустил голову. Может быть, эти строки напомнили ему что-то, глубоко притаившееся в памяти, сокровенное, известное лишь ему одному?..

— Ну хорошо, — отец снова поднял голову, с улыбкой глядя на Игоря. — А как прошел этюд?

— Вроде бы ничего. Мне представилось, что наша Настя уезжает очень далеко, скажем, на Северный полюс, на остров Франца-Иосифа, на Колыму, в бухту Тикси, одним словом, мы расстаемся с нею, может быть, навсегда, паровоз разводит пары, пахнет горячим углем, проводники стоят возле вагонов, поездные часы отбивают последние секунды, и я держу Настю за руку, а она молчит, только смотрит на меня, знаете, вот так, как только она одна умеет смотреть, откинув голову назад, прищурясь, будто хочет разглядеть и запомнить получше…

Игорь показал, как я откидываю голову назад, щурю глаза…

— Понятно?

Отец кивнул:

— В общих чертах.

— Потом я вспомнил Бунина, — сказал Игорь. — Его «Одиночество». Пожалуй, самое мое любимое стихотворение…

— И мое тоже, — признался отец.

Игорь помедлил немного, сжал ладони, прижал их к груди

— Дальше, — сказал Игорь. — Дальше вдруг забыл, как это постойте…

Отец медленно продолжал:

— Вспомнил, — сказал Игорь. Голос его вновь зазвучал:

— Последние две строки, на мой взгляд, почти гениальны, — сказал отец. — Квинтэссенция полного, совершенного одиночества…

Мне подумалось, что он обращается сейчас вовсе не ко мне с Игорем, а словно бы отвечает воображаемому, одному ему известному собеседнику.