«Как только он дошел до отверстия пылающего рва, один из злых духов тихонько подошел сзади к самому его уху и стал нашептывать самые страшные богохульства, которые ему казались будто выходящими из его собственной души и уст… Но он решительно был в безсилии заткнуть уши или узнать, откуда исходят такие богохульства».

Буньян.

* * *

Мы притворяемся, будто искусство искупает время; на самом же деле оно его только коротает.

* * *

«Бог делает, чего хочет душа Его». Жуть, но правда.

* * *

«Теперь жизнь его можно было уподобить стакану с водой — вроде того, в котором он полоскал кисти: смешиваясь, краски давали цвет грязи».

«Портрет П.».

* * *

Это из-за деревянного корыта с легкостью необыкновенной верится, будто рядом там ангел; ангел, играющий на виолончели.

* * *

Как Мордехай говорил о «Портрете»: «Вещь занудная — но этой своей занудностью в том числе и интересная. Я не ставил себе цели занудствовать, скорее позволял занудным кускам ложиться где им вздумается».

А в другой раз: «Искусство просто обязано обхаживать занудство. Что одному nature morte — другому still-life».

* * *

Камни, что скрежещут под моими железными каблуками, — это обугленные детские кости.

* * *

Ни ног, ни рук,

Не бойся, друг:

Время — это круг.

Н-но! Н-но!

* * *

Здесь, в аду, выбор есть только между смертельным холодом и убийственной жарой. «С ревом мечутся они между этими двумя состояниями, поелику противоположное всегда кажется райской усладой».

* * *

О Хаасте Скиллимэн говорит: «В голове его от природы творится такой бардак, что даже расставить по порядку буквы алфавита было бы для него задачей практически неразрешимой».

* * *

Итак! Даже алфавит рассыпается. Словно какой-нибудь шкодливый, капризный ребенок обрушил замок из разноцветных кубиков.

Инфантильное лицо Скиллимэна.

Притча о тыкве и шток-розах

Как-то весной посреди его шток-роз выросла разумная тыква.

Шток-розы были красивые, но он знал, что тыква будет полезней.

Созрела она только к октябрю — когда шток-розы уже съели.

* * *

— Знавал я одного типа, который за вечер написал семь хороших стихотворений.

— Семь за вечер? Иди ты!

Без науки здесь не поднялись бы эти ряды стелл. Она (наука) — завеса молчания на отверстых губах, слово невысказанное. У алтаря ее преклоняют колени даже проклятые.

* * *

Плач Амфортаса стал моим плачем:

Nie zu hqffen

dassje ich konnte gesunden..[26]

Себастьян, раненный стрелой времени.

* * *

— Ну, а во всем прочем, — сказал Мид, — Скиллимэн не так уж и безнадежен. Например, глаза у него очень даже ничего… конечно, не нравится — не ешь.

Эта шутка выпихивает меня на самую периферию памяти — в старшие классы школы. Бедняга Барри — он буквально разваливается на ходу. Как будто телу не терпится на аутопсию.

А еще позже он сказал:

— Мои чувства теряют хватку.