И всё же, осознал я, он не пытается меня убить. Он мог это сделать, просто выстрелив мне в спину из слонового ружья. Если один из нас не вернётся из мезозоя, это возбудит сильные подозрения. А Тэсс ещё шутила насчёт того, что живым вернётся только один, судя по тому, как мы грызёмся в последнее время. Конечно, никто в проекте не знал, что я пишу в этом дневнике, или что я рассказываю доктору Шрёдеру, а мысль о психологическом тестировании, которому так много внимания уделялось во время полётов на Луну (когда мы ещё могли себе позволить полёты на Луну) даже не приходила в голову тем, кто формировал команды для палеонтологических раскопок. Палеонтологи уходят в поле на многие недели, и никто даже не почешется выяснить, смогут ли ужиться вместе данные конкретные люди.

Понимал ли что-либо из этого марсианин, я сказать не могу, но он определённо хотел меня обездвижить, чтобы в меня мог вселиться его сородич. А это нечто такое, для чего два раза в жизни — уже слишком много. Страх и отвращение к этой процедуре придали мне сил. Я потянулся назад, ухватил Кликсово кресло-кушетку за подставку для ног и энергично повернул его на поворотном основании, ударив подлокотником ему по голове. Подлокотник был мягкий, но Кликс, в своей безалаберной манере, оставил плечевой ремень висеть на нём, и его алюминиевая застёжка рассекла ему кожу на верхней части уха. Удар дезориентировал его достаточно, чтобы я смог его повалить. Я вскочил на ноги и отпрыгнул так, чтобы массивная кушетка оказалась между нами.

Он пытался обмануть меня, делая вид, что хочет броситься то вправо, то влево, и я заметил, что он делает это как-то неуклюже: для того, чтобы повернуться, он переступает ногами вместо того, чтобы повернуть только туловище вокруг талии. Похоже, что хеты ещё не овладели всеми тонкостями управления человеческим телом.

Мы сделали в тесном помещении несколько оборотов; я всё время поворачивал кушетку так, чтобы мы находились у её торцов. Не знаю, были ли мои опасения обоснованы, но я боялся, что если мы будем долго вертеться против часовой стрелки, то чёртова штука вывинтится из своего основания.

Пробегая мимо лабораторного стола, я схватил с него минералогические весы и запустил Кликсу в голову. Если бы он действовал по собственной воле, то легко бы уклонился, но хет, похоже, не знал, какой мускул задействовать. К тому времени, как он отклонили Кликсову голову в сторону, было уже поздно — тяжёлая станина ударила его в лоб чуть выше сросшейся брови. Он заорал от боли; из раны хлынула кровь, которая, как я надеялся, зальёт ему глаза.

Чёрта с два. В ране появился тонкий слой фосфоресцирующего синего желе и остановил кровь. У меня кончались идеи, не говоря уж о выносливости. Моё сердце трепыхалось на пределе, и начинали подкашиваться ноги.

Кликс заорал от боли.

Это был мой единственный шанс. Сильным толчком я закрутил кушетку вокруг оси, а сам прыгнул через комнату так далеко, как смог. Кликс развернулся ко мне, снова по-медвежьи размахивая своими длинными руками. Наконец, он решил, что загнал меня в угол там, где прямая внутренняя стена соединялась с закруглённой внешней. Он стоял, растопырив руки и раздвинув ноги, чтобы не дать мне проскочить мимо него. Это был тот самый момент. Мой шанс, моя последняя надежда. Я ринулся прямо на него и так сильно, как только смог, ударил его коленом в пах, все свои силы и всю кинетическую энергию направив на то, чтобы вогнать его тестикулы внутрь его тела.

Кликс сложился вдвое; его кулаки, двигаясь сообразно с человеческим инстинктом, а не командами хета, метнулись на защиту уязвимых мест от дальнейших атак. В то короткое время, в течение которого хет восстанавливал управление своим биологическим транспортным средством, я сделал финальный ход. Я схватил слоновье ружьё оттуда, где Кликс его оставил в последний раз — прислонённым к тумбочке под микроволновкой — и огрел его стальным дулом Кликса по затылку.