Поразительно безличная, как назвал эту квартиру дурак с татуировкой на шее — Вероника встречалась с ним когда-то давно, задолго до Леона. Он был из разряда «принимайте-меня-таким-какой-я-есть». Из тех, кто считает себя честнее других потому только, что им попросту недостает обычной вежливости. И трахался этот татуированный примерно так же. Самовлюбленно и бездарно, на что Вероника не преминула указать, когда давала ему отставку.

Критика татуированному не особо понравилась. На водительской дверце машины Вероники появились длинные царапины от его ключа, но теперь ржавчина сделала их почти незаметными на фоне лака. Неотчетливое напоминание о старой ошибке.

В квартире было душно, не хватало кислорода. Вероника расстегнула верхнюю пуговицу, открыла окно в гостиной и свесилась вниз. Сквозь листву увидела, как медленно удаляется «вольво» Рууда.

На улице было не намного прохладнее, чем в комнате, такая же духота. Вероника открыла второе окно, а потом еще и маленькое, выходящее в сад окошко спальни, в тщетной попытке устроить сквозняк.

Лампочка в холодильнике подозрительно мигала. Наверное, скоро перегорит — вот и еще один пункт в список дел. Внутри обнаружились полбутылки воды «Рамлёса», несколько пакетиков соевого соуса и просроченная упаковка еды из китайского ресторана. Вероника, наслаждаясь прохладой, постояла перед открытым холодильником и достала «Рамлёсу». Минералка выдохлась и приобрела солоноватый привкус.

Случайная помеха.

Рууд, наверное, так и думал. И он, и отдел кадров считали, что знают, кто она и что для нее лучше всего. На самом деле они были весьма далеки от истины.

Так почему она терпит их опеку? Почему приняла все условия договора, которые впарил ей профсоюз, хотя могла просто взять и уйти?

Хорошие вопросы, особенно сегодня вечером, а ответ все тот же. Потому что она приняла решение не сбегать больше, как только возникнут трудности. Звучит внушительно, слова зрелого и ответственного человека, но главная причина, по какой она осталась, согласившись на все требования, была значительно менее благородной.

Вероника покосилась на телефон, стоявший на столе. Лампочка светилась красным, не мигала. Сообщений нет. Ничего другого Вероника и не ждала. Но все же при виде этого широко открытого красного глаза ей отчего-то стало грустно. Кайф от терапевтической сессии испарился, и тягостная печаль ощущалась теперь всем телом. Вероника ненадолго задумалась. Может, снять трубку, позволить пальцам набрать запретный номер — только чтобы услышать голос Леона? Конечно, Вероника не стала этого делать. Она же не дура. Она прекрасно себя знает — и не решается заводить мобильный телефон, потому что смски чуть не сами себя пишут и отправляют.

В ванной на полу кучей лежала одежда: белая рубашка с длинными рукавами, в ней Вероника похожа на монахиню, черные брюки, хлопковые трусы, купленные в H&M (пять штук в упаковке). Простые дешевые тряпки, такие же безличные, как ее дом.

Вода была противно теплой, даже если пустить холодную на полную мощность. Вероника позволила ей свободно стекать по телу, по зубчатому красному шраму, который тянулся вдоль почти всего правого предплечья. Пройдет еще несколько лет, и он побледнеет, сольется с кожей, как царапины на дверце ее машины. Превратится в неотчетливое напоминание о старой ошибке.

После душа Вероника почувствовала себя лучше, словно вода смыла мрачные мысли. Завернулась в белый махровый халат, который они с Леоном стащили из уютной маленькой гостиницы в Трусе, где он в первый раз сказал, что любит ее, прихватила сигареты и пепельницу и уселась в нише окна, выходящего на улицу.