Во взглядах на житейские дела они не сходились. Других его убеждений капитан Уолей никогда не касался. Разница в возрасте являлась как бы еще одним связующим звеном. Однажды в ответ на замечание о молодости, не знающей сострадания, мистер Ван-Уик окинул взглядом массивную фигуру своего собеседника и бросил дружескую шутку:

— О, вы еще придете к моей точке зрения. Времени у вас много. Не называйте себя стариком; вас хватит на сто лет.

Но тут он не удержался от язвительной фразы, хотя и смягчил ее дружелюбной улыбкой:

— А к тому времени вы, быть может, согласитесь умереть просто от отвращения.

Капитан Уолей, тоже улыбаясь, покачал головой:

— Помилуй бог!

Он считал, что, пожалуй, заслуживает лучшей участи, чем умереть с такими чувствами. Конечно, в свое время смерть придет, но он верил, что господь уготовит ему такой конец, которого не нужно будет стыдиться. В сущности, он надеялся дожить до ста лет — в случае необходимости.

Иные доживают; это не было бы чудом. Никаких чудес он не ждал.

Убежденный, рассудительный его тон заставил мистера Ван-Уика поднять голову и пристально на него посмотреть. Капитан Уолей сосредоточенно уставился в одну точку, как будто видел начертанный таинственными письменами на стене милостивый приговор своего творца. В течение нескольких секунд он сидел совершенно неподвижно; затем выпрямился и встал так быстро, что мистер Ван-Уик вздрогнул.

Сначала он ударил себя кулаком в широкую грудь, потом вытянул горизонтально свою большую руку, которая не дрогнула, словно ветвь дерева в безветренный день.

— Нигде я не чувствую боли. Дрожит ли хоть немного рука?

Голос его прозвучал тихо, доверчиво, благоговейно, подчеркивая стремительность его движений. Он снова сел.

— Вы знаете, хвастаться тут нечем. Я — ничто, — сказал он своим мощным голосом, звучавшим, казалось, так же естественно и свободно, как течет река. Он взял окурок сигары, который отложил было в сторону, и добавил спокойно, слегка кивнув головой: — Случилось так, что жизнь моя нужна; она не мне принадлежит… не мне… богу это известно.

После этого он мало говорил в тот вечер, но мистер Ван-Уик несколько раз замечал, как пробегала под его густыми усами слабая доверчивая улыбка.

Впоследствии капитан Уолей принимал иногда приглашение пообедать в бёнгало. Он даже соглашался выпить стакан вина.

— Не думайте, что я боюсь вина, дорогой мой сэр, — пояснил он. — У меня была серьезная причина от него отказаться.

Как-то раз, откинувшись на спинку кресла, он заметил:

— Дорогой мистер Ван-Уик, вы отнеслись ко мне… по-человечески с первого же дня.

— Согласитесь, что это — моя заслуга, — лукаво намекнул мистер Ван-Уик. — Компаньон этого превосходного Масси… Ну-ну, дорогой мой капитан, я ни слова против него не скажу.

— Если бы вы что-нибудь и сказали, все равно это было бы бесполезно, угрюмо отозвался капитан Уолей. — Как я вам уже говорил, моя жизнь — моя работа — не мне одному нужны. Выбора нет… — Он помолчал, повертел стоявший перед ним стакан. — У меня есть дочь, единственное мое дитя.

Он сделал широкий жест, словно желая пояснить, что где-то далеко отсюда живет его маленькая девочка.

— Я надеюсь, что увижу ее еще раз, раньше, чем умру.

А пока мне достаточно знать, что у нее есть я, слава богу, здоровый и сильный. Вы не поймете, какое это чувство!

Плоть от плоти моей — и так похожа на бедную мою жену. И вот она…

Снова он помолчал, потом стоически произнес:

— Ей тяжело живется.

И голова его поникла, а брови по-прежнему были сдвинуты, словно он напряженно о чем-то думал.