Агриппа взмахнул рукой, и тессеры перестали падать в толпу.

Загремела музыка.

Лициния говорила Понтию:

— Посмотри, что делается. Народ одичал. Эти подарки, конечно, от Цезаря, который очень изменился: его доброта и угодливость по отношению к народу пугают меня. Я не верю тирану и демагогу…

— Может быть, он не так плох, как о нем говорят…

— Понтий! Ты ли это говоришь? Муж, запятнавший себя убийствами лучших людей…

— Знаю. Но что бы ты сказала, если бы он действительно изменился, стал лучше, чем был?

Покачав головой, Лициния стала говорить о хитрости Октавиана: он что-то готовит, хочет заручиться поддержкой плебса, и доверять тирану нельзя. Он не спроста заискивает перед народом.

В это время шествие вступало в цирк: крики и рукоплескания народа, сидевшего на местах вдоль арены, усиливались, и беседовать было невозможно.

Шествие направлялось к последней мете. Крики и рукоплескания не утихали. Наконец участвующие заняли свои места, а колесницы направились к карцерам.

Наступила тишина. На боковых башнях у входа заиграла музыка. Начинались ристания.

Лициния смотрела на состязания, думая об Октавиане. Он покровительствовал красным, заботился о лучших лошадях для них, приказав приобрести в Африке и Каппадокии самых выносливых и необъезженных, поручил заботу о них первым объездчикам и осведомлялся каждый день, когда, наконец, кони будут годны для ристаний. Даже Агриппа, сторонник белых, заходил в карцеры и беседовал с красными, явно выражая им свое расположение.

«Демагоги, — думала Лициния, — Октавиан думает перехитрить нас, отвлечь от политики, склонить на свою сторону. Его речи против Клеопатры — начало борьбы с Антонием. Поймет ли плебс, что это так?»

Понтий и Милихий вышли победителями: первый получил золотой, а второй — серебряный кубок.

Состязания кончились. Народу было приказано не расходиться. Служители вносили столы с подарками и ставили их на арене, вокруг спины, а у каждой меты — треножники с вазами, наполненными монетами; стоило только тронуть вазу, как она рассыпалась и деньги падали на песок.

— Квириты! — возгласили глашатаи один за другим в разных концах обширного цирка. — Эти подарки всемилостивейший Цезарь Октавиан повелел отдать римскому народу в знак любви и расположения к нему!

Толпа безмолвствовала, не спуская глаз со столов, уставленных кубками, предметами домашнего обихода, статуэтками, картинами и различной посудой. На каждом столе красовалось по одному золотому или серебряному кубку, и глаза всех были устремлены на них.

— Слава Цезарю! — крикнул кто-то, но голос потонул в грохоте и шуме.

Народ ринулся на арену.

Первыми добежали к столам плечистые бородатые ремесленники. Овладев золотыми и серебряными кубками, они бросились к вазам.

Дождь медных и серебряных монет привел народ в исступление. На земле, в тучах вздымаемого песка, шла дикая борьба за каждый асе, за каждый сестерций. Слышались жадные приглушенные крики:

— Отдай сестерций! Он мой!

— Нет, мой!

— Получай, злодей!

Люди дрались кулаками, выбивали друг другу зубы, сворачивали челюсти. Из рассеченных губ и носов лилась кровь. Иные дрались ногами, отбрасывая противников от места, где лежали монеты. Женщины, позабыв стыд, не уступали мужчинам: полуобнаженные, простоволосые, в разорванных одеждах, они катались в песке, визжа, проклиная друг дружку, оскорбляя непристойными словами. Бородатые ремесленники яростно боролись за свои кубки. Они первые захватили их, но нашлись люди более сильные, и зависть пробудила в них желание отнять золото и серебро у счастливцев.