— Одевайся! — взревел он. — Ты идешь со мной.

Мок повернулся к Хокерманну.

— Ты, наверное, сильнее, чем твой товарищ, — сказал он. — Покажи, что умеешь, и также окажешься в следственном изоляторе.

— Я не позволю себя унижать, сукин ты сын. — эти слова были произнесены Хокерманном нормальным тоном. Без эмоций, без скрежетания зубами.

Мок смотрел ему мгновение в глаза, а потом повернулся к остальным полицейским.

— Дай ему немного подумать над своими манерами. Это позор, чтобы профессор гимназии так выражался.

Мок вышел из зала в темный коридор, мрак которого едва освещал грязный светильник. За ним вышли Кляйнфельд и Майнерер. При их виде поднялся с кресла какой-то человек и начал обхватывать себе бока плечами.

— Холодно, — сказал он.

— Присмотри за ним хорошо, — Мок вручил ему несколько монет.

— А вот вам фляжка для разогрева. Ваш шеф тоже о вас вспомнит.

— Я не поэтому… Только чтобы что-то сказать…

— Неважно. Заходите к нему раз в каждый час и не позволяйте, чтобы уснул или потерял сознание.

Они сели в «адлер». Мок, заведя двигатель, увидел в зеркале удивленные лица Кляйнфельда и Майнерера. Автомобиль медленно двигался через двор.

— Что вы так смотрите, господа? Каждый раз, когда кто-то называет вас ублюдком, вы даете ему по голове?

— Не в этом дело, — сказал Кляйнфельд после минутного молчания. — Но почему вы приказали им подтягиваться?

Мок остановил «адлер» перед шлагбаумом, отделяющим Офенерштрассе от складов Вирта.

— Что с вами? — Мок резко въехал на засыпанную снегом проезжую часть и попал в легкий гололед. Он остановил машину на середине проезжей части и, не обращая внимания на яростный звон трамвая, оценивал лица своих подчиненных. — Вы живете только праздниками? Хоннефельдера, Гейссена и того последнего… Ну… Как его там? Пинзхоффера… Да, Пинзхоффера. Их убил кто-то очень сильный. Расчленить парня и повесить его за ногу на лампе или на душ может только кто-то сильный, кто-то, кто подтянется двадцать раз на перекладине. Вы так не считаете?

За круглым столом, за которым минувшей ночью участники спиритического сеанса создавали магический круг, сидел теперь Мок. Вокруг него, на полу, креслах, полках и везде, где было это возможно, валялись картонные папки, завязанные тесемками. На этих папках были нарисованы различные каббалистические и оккультные знаки. На некоторых были расположены символы планет и их связи или короткие надписи на иврите. В папках были пожелтевшие листки с записками или маленькие карточки. Последние были покрыты каллиграфическим Суттерлиновским письмом, а резюме их содержания было написано красными чернилами вверху карточки. Мок вытащил из кармана и протер редко используемые очки, и вслушался в звуки, доносящиеся из других комнат, которые Кляйнфельд, Элерс, Майнерер и недавно прибывший Райнерт обыскивали сантиметр за сантиметром. Покачал головой и снова начал просматривать заметки и карточки. Это были типичные научные материалы по истории Вроцлава. Мока не мог оставить в покое вопрос: почему Хокерманн зашифровал надписи на папках, если их содержимое не было тайной? Почему он не рассортировал свои материалы обычным способом, просто написав сверху и корешке папки, что она содержит? Единственное объяснение, которое пришло в голову Моку, было экстравагантность ученого. Справившись таким образом с навязчивой мыслью, Мок углубился в изучение материалов. Он пробирался через заметки о торгах польским скотом в четырнадцатом веке, о беспорядках среди сезонных рабочих в пятнадцатом веке, о первых протестантских мессах, совершенных ксендзом Яном Хессом, о осквернении могилы Властовицев пьяными толпами в 1529 году, пока не почувствовал, что бессонная ночь требует возврата долга.