|
Он закрыл глаза и увидел сцену упражнения на турнике в холодном зале склада. Он отряхнулся от нарастающей сонливости, завязал ленточку десятой просмотренной сегодня папки и налитыми кровью глазами посмотрел на лежащие на столе и вокруг него груды. Он встал и начал их считать. Однако он быстро потерял терпение и упростил максимально метод: сложил примерно по десять папок. Через минуту он знал: папок было около четырехсот. Он вздохнул, посмотрел на лежащие перед ним заметки и узнал, что заключенные были в Вроцлаве восемнадцатого века привлечены для уборки города.
У Мока осталось до прозрения еще десять портфелей. С мрачным выражением он развязал тесемки, отворил еще один картон, покрытый рядами ивритских загнутых букв, и подготовился к увлекательным донесениям о проблемах подвроцлавского села Мочбор, который отказался платить магистрату налог на рыбу, пойманную в Слезе. Всегда, когда он подходил к концу какой-то утомительной работы, появилось неожиданно много субъективных и объективных причин, которые не позволяли ему окончание дела. Та, которая мешала ему добраться до другой папки, была объективного свойства. Сонливость опала на его голову, тяжело и решительно. Ей — как обычно — предшествовало визуальное напоминание о событии, которое произошло в недалеком прошлом. Мок видел своих людей, выходящих из квартиры Хокерманна, и услышал свой голос: «Идите уже. В конце концов, Рождество. Сам просмотрю эти папки». Он видел благодарные лица полицейских и попытки протеста Кляйнфельда: «Я останусь и помогу вам, господин советник. У меня нет никакого Рождества, а в гимназии я был хорош с латынью и могу читать все это». В уши ворвался его собственный смех: «А как по-латински убийство?» «Похоже, homicidium…» — Кляйнфельд не раздумывал долго. Мок положил руку на картон, а затем положил на него голову. Homicidium (убийство) — звучало у него в голове. Он моргнул и почувствовал новый импульс чувств. Он уже не только слышал это слово, он в мерцании век видел их. Он открыл глаза. На расстоянии пяти сантиметров от его зрачков находилась пожелтевшая карточка с толстой, ручной работы бумаги, а на ней написано старой каллиграфией «Homicidium Gnosi Dni Raphaelis Thomae in balneario pedibus suspensi die prima post festivitatem S. Thomae Apostoli AD MDCLXXXV». Над латинским текстом стояла печать, содержащая четыре цифры «4536». — Убийство Рафаэля Томаэ, — пробормотал он себе. — Что это за сокращения Gnosi и Dni? Итак, «Убийство какого-то там Рафаэля Томаэ, повешенного в бане за ноги, за два дня до сочельника в 1685 году». Мок почувствовал прилив крови к мозгу. Он резко встал, опрокинув тяжелое кресло. Обежал вокруг стола, а потом бросился в прихожую. Он схватил телефон бакелитового телефонного аппарата и набрал номер Хартнера. — Какой была подпись актов, украденных экспертом? — крикнул он. Проходили секунды. — Пожалуйста, повторите, — сказал он, когда Хартнер в конце концов заговорил. — Так, ну ясно… 4536.
«Адлер» заехал очень медленно во двор экспедиционной фирмы «Вирт & Ko». Мок вышел и увидел стоящего на платформе владельца фирмы. Он выкрикивал что-то яростно и махал рукой, открывая дверь в контору. Мок постоял некоторое время в остекленном помещении, стряхивая с пальто и шляпы мокрый снег. — Господин Мок. — Вирт был, судя по всему, в замешательстве. — Мой человек не знает, что делать с вашим голышом. Вы сказали ему, чтобы его не выпускал из склада. А он позвал моего человека, схватил руками трубы и двадцать раз подтянулся… — В наручниках? — прервал его Мок. — Да, в наручниках. Потом хотел, чтобы его отвезли обратно в подвал, где он сидел. |
