— Шайю… Корбино… Немедленно в кабинет директора.

Сообщники безропотно повиновались. В торжественной тишине старший воспитатель долго глядел им вслед, затем обратился к их оцепеневшим одноклассникам:

— Остальные — во двор. И никаких разговоров.

В кабинет директора Люсьена с Эрве провела секретарша. Судя по ее враждебному взгляду, она уже обо всем знала. Директор и надзиратель о чем-то тихо разговаривали у окна. Директор сел; надзиратель остался стоять.

— Подойдите ближе.

Оба парня, смущенно заложив руки за спину, неловко остановились у большого стола, заваленного бумагами, классными журналами, папками. Директор был человеком холодным и немного манерным. Он неторопливо сжимал и разжимал руки, словно пианист, готовившийся к выступлению.

— Опять вы, — сказал он.

Пауза. Только из соседнего кабинета доносился стук пишущей машинки.

— Довольны собой, не правда ли? Пользуетесь тем, что у вас молодой и пока еще неопытный преподаватель, и радуетесь, отравляя ему жизнь. Бузотерство — это как раз ваше дело, я бы даже сказал, призвание. Французский, английский… я уж не говорю об остальных предметах… это вас не интересует. Ваша цель, к которой вы неустанно стремитесь, которую доводите до совершенства, — это беспорядок ради самого беспорядка. Вы, Корбино, самый старший и вместе с тем самый бестолковый в классе, вы берете на себя заботу поддерживать этот беспорядок, а вы, Шайю, исподтишка, всем своим видом показывая, будто вы тут ни при чем, как бы субсидируете его.

Слово это показалось Люсьену до того забавным, что у него живот свело судорогой от подкатывающегося приступа истерического хохота. Он вдруг представил себя в роли секретного агента, украдкой раздающего деньги и крамольные указания; у него даже спина вспотела от напряжения. Он изо всех сил сжал челюсти и кулаки, пытаясь подавить, загнать вглубь этот неодолимый порыв, который мог довести его до слез или вызвать неудержимый смех. Он чувствовал, что пропал. И уже не слушал директора. В голове вертелось это нелепое слово «субсидия». Горло сжималось от нервного напряжения.

— Похоже, мои слова развеселили вас, Шайю?

— Нет, мсье директор.

Кризис почти миновал. Оставался страх перед неизбежным наказанием. Люсьен без особого труда мог представить себе тоскливые вечера, мрачные трапезы наедине с раздраженным, всем недовольным отцом.

Директор обратился к надзирателю:

— Что вы предлагаете, мсье надзиратель? Вызвать их родственников? Совершенно очевидно, что так больше продолжаться не может.

Словно озадаченный антрополог, он задумчиво разглядывал двух сообщников.

— Послушайте, Шайю, — сказал он, — не хотите ли вы объяснить мне, почему мадемуазель Шателье без конца приходится наказывать вас?

— Хочет достать меня, — прошептал Люсьен.

Директор так и подскочил.

— Что это еще за хулиганский жаргон?

А Люсьен вдруг и в самом деле ощутил себя хулиганом. Вот это да! Он окаменел, задыхаясь от мучительно сдерживаемого безумного хохота. «Да что это со мной? Да что это со мной?» — мысленно твердил он словно в тумане.

— Могли бы и ответить, Шайю.

Верный Эрве тут же поспешил на помощь другу:

— Она нас не любит.

Его вмешательство в какой-то мере вернуло Люсьену самообладание. Он глубоко вздохнул и с трудом пробормотал:

— Да, мсье директор. Другие вот тоже… Только им все всегда сходит с рук.

— Ну что ж, для начала вы принесете извинения своему преподавателю. А затем мы примем необходимые меры.