Ах, итальянка… я должна была догадаться… такие черные глаза, — воскликнула хозяйка и удалилась вместе с Кристиной.
Оркестр заиграл снова. Лина повернулась к Марчелло и сказала почти сердито:
— Почему вы не пригласите меня? Я хочу танцевать!
Не говоря ни слова, он поднялся и пошел за ней к танцевальной площадке.
Они начали танцевать, и вдруг Лина сказала с яростью, в которой вымышленная влюбленность окрашивалась подлинным гневом и неприязнью:
Вместо того, чтобы целовать меня в автомобиле, рискуя, что нас увидит мой муж, ты мог бы убедить свою жену насчет поездки в Версаль.
Марчелло был поражен той естественностью, с которой она связывала свой истинный гнев с их якобы любовными отношениями, был шокирован этим резким и циничным "ты", которое действительно могла бы употребить женщина, готовая без зазрения совести обмануть мужа, и ответил не сразу. Лина, истолковав по-своему его молчание, продолжала настаивать:
— Что же ты молчишь?.. Это и есть твоя любовь? Ты даже неспособен заставить слушаться эту дурочку, твою жену!
Моя жена — не дурочка, — мягко возразил он; этот странный гнев вызвал у него скорее любопытство, нежели оскорбил.
Она тут же воспользовалась его ответом и устремилась вперед.
Как это "не дурочка"? — воскликнула она возмущенно и почти удивленно. — Но, дорогой мой, это видно даже слепому. Она красива, это верно, но абсолютно глупа. Это красивое животное, как ты можешь не замечать этого?
— Она нравится мне такая, какая она есть, — парировал он.
Гусыня, тупица… Лазурный берег! Маленькая провинциалка без единой капли ума. А почему не Монте-Карло или Довиль… или уж попросту Эйфелева башня?
Казалось, она была вне себя от ярости, это был знак того, что во время танца между ней и Джулией состоялся неприятный разговор. Он мягко сказал:
Пусть моя жена тебя не волнует… завтра утром приходи в гостиницу — Джулия вынуждена будет смириться с твоим присутствием, — и мы втроем отправимся в Версаль.
Она посмотрела на него почти с надеждой. Потом гнев взял верх, и она сказала:
Что за абсурдная идея! Ведь твоя жена ясно сказала, что мое присутствие ей нежелательно. У меня нет привычки бывать там, где меня не хотят видеть.
Марчелло ответил просто:
— Но я хочу, чтобы ты пришла.
— Ты-то хочешь, а твоя жена — нет.
— Какое тебе дело до моей жены? Разве тебе недостаточно того, что мы любим друг друга?
С беспокойством и недоверием она смотрела на него, откинув назад голову, прижавшись к нему пышной, мягкой грудью.
В самом деле… Ты так говоришь о нашей любви, словно мы уже давным-давно любовники… Ты считаешь, что мы по-настоящему любим друг друга?
Марчелло хотел сказать ей: "Почему ты не любишь меня? Я бы тебя так любил!" — но слова замерли у него на губах, словно эхо, приглушенное непреодолимым расстоянием. Никогда ему не казалось, что он так любит ее, как в эту минуту, когда, доведя притворство почти до пародии, она лицемерно спрашивала, уверен ли он в своей любви. Наконец он сказал печально:
— Ты же знаешь, я хотел бы, чтобы мы любили друг друга.
— Я тоже, — рассеянно ответила она, и было ясно, что она думает о Джулии. Потом, словно возвращаясь к реальности, она добавила с внезапной яростью: — В любом случае, я прошу тебя больше не целовать меня в машине и других аналогичных местах… я всегда терпеть не могла подобные излияния чувств… они говорят о недостатке уважения и воспитания.
Ты, однако, — процедил он сквозь зубы, — еще не сказала мне, поедешь ли завтра в Версаль. |