|
В этом желании подсознательно сказалась усталость от беспорядочной, лишенной любви и ласки жизни в семье. Марчелло надеялся, что таким образом ему удастся успокоить свою совесть и его состояние улучшится. Мысль о пансионе сразу вызвала в его воображении картины, которые должны были бы наводить уныние, но ему, напротив, были приятны: строгое холодное серое здание с окошками, забранными железными решетками; ледяные голые комнаты с высоким потолком и белыми стенами, где выстроились в ряд кровати; пустынные коридоры, темные лестницы, массивные двери, неприступная ограда — словом, все, как в тюрьме, но для него такая обстановка была предпочтительнее, чем зыбкая, томительная, невыносимая свобода отчего дома. Даже мысль о том, что придется носить полосатую форму и ходить с бритой головой, что было унизительно и почти противно, — даже эта мысль казалась Марчелло приятной в его нынешнем безнадежном стремлении к порядку и нормальности, какой бы она ни была.
Погрузившись в свои фантазии, Марчелло смотрел уже не на отца, а на ослепительно белую скатерть. Ночная мошкара, влетев в распахнутое окно и ударившись об абажур лампы, падала на нее. Потом он поднял глаза и как раз успел увидеть прямо за спиной отца, на подоконнике, силуэт кошки. Но животное, прежде чем он разглядел, какого оно цвета, спрыгнуло вниз, пересекло столовую и скрылось на кухне. Хотя Марчелло не был ни в чем уверен, сердце его наполнилось радостной надеждой, что это та самая кошка, которая несколько часов тому назад лежала неподвижно среди ирисов в саду Роберто. Он порадовался такой своей реакции, ибо надежда означала, что в сущности жизнь животного была для него важнее, чем собственная судьба. "Кошка!" — громко воскликнул он. Бросив салфетку на стол и выпростав из-под стула одну ногу, он спросил:
— Папа, я поел, можно мне выйти из-за стола? — Оставайся на своем месте, — с угрозой в голосе ответил отец. Марчелло, оробев, все же отважился сказать: — Но кошка жива! — Я велел тебе оставаться на месте, — повторил отец. Слова Марчелло, нарушив долгое молчание, словно позволили заговорить и ему, и, обратившись к жене, он произнес: — Ну, скажи что-нибудь, говори! — Мне нечего сказать, — ответила она с подчеркнутым достоинством, опустив глаза и презрительно скривив рот. Марчелло заметил, что в худых пальцах мать сжимала маленький платочек и часто подносила его к носу. Другой рукой она отщипывала кусочки хлеба и роняла их на стол, причем брала хлеб не пальцами, а кончиками ногтей, словно птичка. — Скажи же что-нибудь… говори… черт возьми! — Мне нечего тебе сказать. Марчелло начал было понимать, что причина дурного настроения родителей — вовсе не убийство кошки, как вдруг ход событий убыстрился. Отец повторил: — Да говори же! Мать в ответ только пожала плечами. Тогда отец, схватив бокал, стоявший перед тарелкой рявкнул: — Будешь ты говорить или нет? — и с силой ударил им об стол. Бокал разбился, отец с проклятиями поднес ко рту раненую руку. Испуганная мать вскочила из-за стола и поспешно устремилась к двери. Отец почти со сладострастием высасывал кровь из раны, нахмурив брови. Но увидев, что жена уходит, он прервал свое занятие и крикнул: — Я запрещаю тебе уходить!.. Ты поняла? В ответ ему раздался стук с силой захлопнутой двери. Отец вскочил и бросился за женой. Возбужденный бурной сценой, Марчелло последовал за ним. Отец уже поднимался по лестнице, держась рукой за перила, внешне спокойный и неторопливый. Но шедший за ним Марчелло видел, что он шагает через две ступеньки, молча взлетая на площадку второго этажа. Словно сказочный людоед в семимильных сапогах, подумал Марчелло, ничуть не сомневаясь, что размеренная и угрожающая поступь отца возьмет верх над беспорядочным и поспешным бегством матери, которой мешала узкая юбка. |
