— Да так никогда и не купил, — рассмеялся он. — Очень уж дорого. Как бы то ни было, я мог наговорить такого, что сам бы до смерти испугался! Кто знает. Во всяком случае, когда я говорю, я люблю решать, что я скажу, хоть на одну-две секунды до того, как скажу.

— И сейчас вы так и делаете?

Через отворенную двустворчатую дверь выходили люди, держа тарелки с едой. Если у них есть занятие, скажем, поглощение пищи, им нипочем ни цвет натриевых ламп, ни сырость.

— Совершенно точно, — сказал он. — Но поскольку я говорю с вами, я не позволю, чтобы это меня останавливало.

Северный акцент, как он ни был легок, теперь не то что не вызывал недоверия, а действовал как-то успокаивающе. Если бы он при своем акценте говорил мало, это производило бы просто комическое впечатление. Но ему было что сказать, и это меняло дело. К тому же, как она полагала, он пользовался этим для благой цели.

— Чем вы занимаетесь? — Вопрос был не ахти, но все же лучше, чем ничего.

Он назвал одно из небольших издательств, которое стремилось превратиться в крупное, что у него, однако, продвигалось с трудом. — Я работаю у них, но придется отказаться. Force majeure.

— Может, дела обстоят не так плохо, как вы думаете.

— Эта же мысль приходит и мне в голову — чуть не каждую секунду. — Ему вдруг это надоело, и он подумал, что если не уйдет и не поговорит с кем-нибудь еще, он и впрямь через три месяца — или даже через три секунды — умрет от скуки. Мне надо раздобыть чего-то выпить, — сказал он, глядя вниз. — Скоро вернусь.

Потом она видела его издали — он был поглощен разговором с кем-то. Он очутился за ней, когда они по очереди накладывали еду, обернулся назад — забыл взять завернутый в салфетку прибор — и посмотрел на нее так, словно смотрелся в зеркало. Слава богу, она вовремя удержалась от улыбки и не проронила ни слова. Положив на тарелку всего понемножку, он прошел через комнату и заговорил с женщиной с седыми волосами, каменным лицом и большим бюстом.

Некоторое время она наблюдала за ним в уверенности, что он отнюдь не мусолит все ту же трагическую историю, которую он выдал ей, хотя и не сомневалась, что и на эту новую можно было клюнуть с равным успехом. На нем был вечерний темно-синий костюм прекрасного покроя; черные волосы, темные глаза, благодаря которым он при комнатном свете казался еще бледнее.

Она спросила у кого-то, кто он такой, и тот ответил: — А, это Том Бармен, — словно даже разговаривать с ним было опасностью, которой не подвергал себя ни один здравомыслящий человек, так что она отправилась наверх, где Джун с Адрианом хранили телефонные книги, и выяснила, что живет он на Масуэлл-Роуд, неподалеку отсюда. Она набрала номер. Ответил женский голос. — Это миссис Бармен? Боюсь, что у меня есть для вас довольно печальная новость. — Так или иначе кто-то же должен был ей сказать.

— Что бы вы предпочли: быть мужчиной или женщиной? — спросила Джой Эдвардс, когда Мэйвис спустилась с лестницы.

— Зависит от того, как долго, — сказала она.

— Целый день, — рассмеялся Харри Силк, положив руку на свою лысую голову; его мышцы вздулись под футболкой.

— Пять минут, — сказала его жена, которая была на сносях.

Это больше похоже на вечеринку, подумала Мэйвис и сказала: — И то, и другое сразу? Или по отдельности? — и направилась к бару за следующим бокалом белого вина, теперь уже не беспокоясь о том, напьется она или нет.