Конрад присоединился к его тосту и поднес бокал к губам.

– Еще вопрос, – сказал он. – Вы явились сюда искать следопыта.

Ранда кивнул. Брукс замер, едва коснувшись губами края бокала.

– Так чьи же следы мне предстоит искать?

– Мистер Конрад, – начал Брукс, отставив нетронутый бокал. Ранда был рад: то, что Брукс почти не пьет, говорило о многом. Может, он еще молод и зелен, однако уже понимает, как важно не терять головы. – Это вся информация, которой мы располагаем, понимаете? Карт этой местности не существует. Насколько нам известно, прежде там никто не бывал, а если и бывал, то не сумел составить карту и вернуться с ней обратно. Поэтому нашей экспедиции и требуется такой специалист, как вы, обладающий уникальным опытом работы в джунглях.

– Мы ведь всего-навсего кабинетные ученые, – добавил Ранда. – Нам нужен опытный человек – на случай, если что-то пойдет не так.

– Если что-то пойдет не так… – задумчиво проговорил Конрад. – Верно.

Сделав еще глоток, он грохнул бокалом о стол.

«Дело сделано», – подумал Ранда. Теперь он мог бы облегченно вздохнуть: экспедиция стала еще на шаг ближе. Но радость омрачали мысли об истинных причинах, в силу которых им был нужен этот человек. Он был не только следопытом, но и превосходным бойцом, убийцей. Он прекрасно знал джунгли, но не имел ни малейшего представления о том, что может ожидать их на этом острове.

Обманывать было очень неприятно, но пока что иначе не получалось. Со временем он посвятит Конрада в истинные цели экспедиции. Оставалось лишь надеяться, что он успеет сделать это до появления первой реальной опасности.

В сравнении с теми местами, куда им предстояло отправиться, этот грязный и дымный бар внезапно показался ему сущим раем земным.

Теперь, глядя на изображение, проступающее на фотобумаге в кювете с проявителем, в свете красного фонаря, Уивер понимала, что этот кадр способен тронуть сердца целых народов.

«Конечно, ты не звала меня к себе в гости, – думала она, глядя в глаза девочки. – И совсем не обрадуешься, если узнаешь о существовании этого фото». Все это она видела во взгляде девочки, и прекрасно понимала ее, потому что и сама думала и чувствовала то же самое.

Все, чего Уивер хотелось от жизни, – это держаться в тени, поэтому большую часть своей жизни она пряталась за фотокамерой.

Наверное, причиной всему этому послужил отец. Она редко размышляла о прошлом, но в минуты воспоминаний на нее накатывало… нет, не злость, не сожаление, скорее – вязкая, тягучая тоска. Отец был добрым человеком, но, при всей своей доброте, неизменно – с детства и до самого начала взрослой жизни – ухитрялся вызывать у юной Уивер тревожное чувство уязвимости, незащищенности. Он всегда желал своей единственной дочери самого лучшего. Ничто и никогда не было достаточно хорошим для нее – включая и то, что делала она сама, и то, что делали те, кто ее окружал. Если она плохо справлялась с контрольной в школе, отец винил в этом школу, но в его тоне она всегда чувствовала невысказанный упрек в собственный адрес – неважно, реальный или воображаемый. В стремлении создать из дочери женщину своей мечты он забыл учесть хоть какие-нибудь ее собственные желания. То была настоящая диктатура, пусть он и желал ей только добра, и, когда Уивер доросла до понимания и осознания всего вреда, который может нанести ей его родительская власть, было поздно. Весь возможный вред уже был нанесен.

Отец умер, когда ей исполнилось шестнадцать, и она сразу же почувствовала себя невидимкой, таким же бесплотным духом у его смертного одра, как и он сам, витающим из комнаты в комнату, но не замечаемым никем из собравшихся на поминальное бдение.