Под вечер они сделали привал, и, пока кони отдыхали, Джон Грейди изучал восточный склон столовой горы. Внизу медленно парили ястреб и его тень, похожая на птицу, вырезанную из черной бумаги. Джон Грейди долго пристально вглядывался в даль и наконец увидел конников. Они то исчезали в лощинах, то снова возникали. До них было около пяти миль.

Снова двинулись в путь. Капитан по-прежнему держал пострадавшую руку на перевязи из ремня. Он задремал и ехал, мерно покачиваясь в седле. Они забрались довольно высоко, где и днем было совсем нежарко, а после захода солнца и вовсе должно было похолодать. Джон Грейди не останавливался, пока, не задолго до наступления темноты, не обнаружил ущелье у северного склона горы, по которому они теперь ехали. Спустившись в ущелье, они поехали, огибая каменные завалы, и вскоре увидели воду. Кони, торопясь и спотыкаясь, устремились к ней и начали жадно пить.

Джон Грейди расседлал Малыша, затем прицепил капитановы наручники к луке снятого седла и сообщил своему пленнику, что тот волен проваливать на все четыре стороны, если пожелает тащить седло. Сделав это заявление, он развел костер и, выкопав углубление для бедра, прилег. Вытянув больную ногу и проверив, на месте ли револьвер за ремнем, он прикрыл глаза.

Во сне он слышал, как бродят вокруг кони и, чмокая, пьют воду, скопившуюся между камней, которые своими гладкими поверхностями и правильной формой напоминали руины чего-то старинного. Джон Грейди слышал, как с конских морд срывались капли и звонко ударялись о воду, словно о дно колодца. Потом ему стало сниться, как кони гуляют среди этих камней, словно среди развалин древнего поселения, где процветала, а потом и сгинула целая цивилизация, и надписи на плитах оказались смыты ветрами и дождями столетий. Кони двигались осторожно, в какой-то странной задумчивости, словно пытаясь извлечь из закоулков памяти, унаследованные от далеких предков воспоминания об этом безвозвратно ушедшем мире, а также и о других мирах, где были, есть и всегда будут лошади. Джону Грейди грезился этот лошадиный мир, который был прочнее и долговечнее человеческого, ибо его законы и правила записаны не на каменных скрижалях, а в лошадиных сердцах, где ветры и дожди уже не могли ничего стереть.

Джон Грейди проснулся и открыл глаза. Над ним стояли трое в серапе. Все они были вооружены пистолетами, а один держал пустую винтовку Джона Грейди. Костер горел вовсю, и языки пламени выбивались из-под веток, которые они туда положили. Как долго он проспал, Джон Грейди сказать не мог. Он молча посмотрел на человека с винтовкой, который щелкнул пальцами и потребовал ключи от наручников капитана.

Джон Грейди вытащил из кармана ключи и передал человеку. Тот и еще один его спутник подошли к капитану сидевшему у седла. Третий остался возле Джона Грейди. Когда капитана освободили от седла, человек с винтовкой снова подошел к Джону Грейди и спросил которая из лошадей принадлежит капитану. Джон Грейди ответил, что капитановых лошадей тут нет. Мексиканец пристально посмотрел ему в глаза, потом отошел к своим товарищам, и они начали тихо переговариваться. Когда они провели капитана мимо Джона Грейди, руки у него были скованы за спиной. Главный щелкнул затвором винтовки, убедился, что она разряжена, и поставил ее у камня. Потом он посмотрел еще раз на Джона Грейди.

Донде эста ту серапе?

Но тенго.

Мексиканец снял с себя накидку и, описав ею в воздухе полукруг, протянул Джону Грейди. Затем он повернулся и двинулся вслед за своими товарищами в темноту, туда, где вперемежку с лошадьми Джона Грейди стояли их кони.

Кьенес сон устедес, крикнул им вдогонку Джон Грейди.

Тот, кто подарил ему серапе, обернулся, оказавшись уже на самой границе света, что исходил от костра и ночной тьмы, коснулся рукой широкополой шляпы и произнес три слова:

Омбрес дель паис.