Изменить размер шрифта - +
Услышав такое, один вакеро отвел взгляд в сторону, а другой поспешно перекрестился. Луис говорил, что война разорила эти края, но лучшее средство от войны – новая война. Так курандеро прописывает от укуса змеи змеиный яд. Луис рассказывал о сражениях в пустыне, о том, скольких лошадей поубивали под ним. Он говорил, что души лошадей зеркала человеческих душ, хотя люди этого толком не понимают. Он был убежден, что лошади любят войну. Он не соглашался с теми, кто считал, что их просто приучают любить войну. Нет, возражал он, нельзя удержать в сердце то, для чего там нет места. Его отец говорил, что по-настоящему понимает лошадь лишь тот, кто воевал кавалеристом. Хотелось бы, чтобы все было иначе, но ничего не поделаешь – такова жизнь…

Луис утверждал, что видел души лошадей и что это зрелище не для слабых. Они являлись человеку в особых случаях – например, при смерти лошади. Луис еще говорил, что у лошадей общая душа и что разделение происходит, когда лошадь является в этот мир. По тому-то, собственно, она и оказывается смертной. Луис добавил: тот, кто понимает душу одной лошади, понимает всех лошадей, какие только были, есть и будут.

Они сидели, курили и смотрели в догоравший костер, где головни наливались алым соком и трескались.

Джон Грейди поинтересовался, относится ли это и к душам людей. Луис вытянул губы в трубочку, собираясь с мыслями, потом заговорил. По его мнению, среди людей нет того единства, какое существует в мире лошадей, и те, кто уверен, что человеческую душу можно понять, сильно заблуждаются. Ролинс осведомился на ломаном испанском, есть ли у лошадей рай, но Луис покачал головой и ответил, что лошадям рай ни к чему. Наконец Джон Грейди спросил, что произойдет, если вдруг в этом мире не станет больше лошадей, – не погибнет ли тогда и лошадиная душа, потому как утратит источник жизненной силы, но Луис сказал, что даже глупо говорить об этом, потому что Господь не допустит, чтобы лошади пропали.

Они сгоняли кобыл из низин и арройо, собирали их в загоне. Они занимались этим три недели и к концу апреля собрали около восьмидесяти кобыл. Некоторые были приучены к узде, и кое-кто из них выказывал неплохие задатки ковбойской лошади. К тому времени начался массовый загон скота, и ежедневно большие стада коров проходили с горных пастбищ в сторону усадьбы, и хотя у вакеро явно ощущался недостаток лошадей, новое пополнение по-прежнему находилось за оградой. Второго мая в небе показалась красная «сессна», которая летела с юга. Сделав круг над ранчо, самолет стал снижаться и вскоре скрылся из вида за деревьями.

Час спустя Джон Грейди стоял на кухне хозяйского дома и держал в руке шляпу. У раковины женщина мыла посуду, а за столом сидел мужчина и читал газету. Женщина вытерла руки о фартук, вышла из кухни, но вскоре вернулась.

Ун ратито, сказала она.

Грасиас, отозвался Джон Грейди.

Мексиканец, сидевший за столом, встал, сложил газету, прошел через кухню к полке, взял оттуда ножи, точильный камень и положил их на лист бумага. В этот момент в дверях появился дон Эктор и остановился. Он пристально смотрел на Джона Грейди.

Это был худощавый и широкоплечий человек с черными, начинающими седеть волосами и светлой кожей. Он вошел в кухню и назвал себя, Джон Грейди переложил шляпу из правой руки в левую, и они обменялись рукопожатием.

Мария, кафе пор фавор, сказал асьендадо.

Он вытянул руку ладонью вверх, указывая на дверь, и Джон Грейди, повинуясь этому жесту-приглашению, прошел через кухню и оказался в холле. В доме было тихо, прохладно и пахло воском и цветами. Слева стояли высокие часы в деревянном футляре. За решетчатыми дверцами виднелись медные гири и маятник, который медленно качался. Джон Грейди оглянулся, и асьендадо улыбнулся, показывая рукой на дверь столовой.

Пасале.

Они сидели за длинным столом из ореха. Стены комнаты были обиты голубой тканью и увешаны изображениями людей и лошадей.

Быстрый переход