– Не здесь, туа па! – привычно заверещал хозяин, топорща глазные стебли. – Во имя Великой Матери, не здесь!

Жужжа и щелкая, драчуны выкатились на карниз, за ними толпой последовали гвардейцы, увлекая Тревельяна с товарищами. Однако до смертоубийства дело не дошло – словно из-под земли вырос Хите Сута, капитан желтых, и велел прекратить безобразие. В обеих ротах осталось сотни четыре бойцов, слишком мало, чтобы вышибать мозги друг другу, и запрет на поединки выполнялся со всей строгостью.

Гвардейцы потянулись к норам казарм. Они ползли по отвесной каменной стене, исчезали в темных отверстиях тоннелей, и когда исход завершился, там возникли фигурки стражников. Последний свет, пробившийся сквозь тучи, падал на пустынные террасы Рхх Яхита, на унылую холмистую равнину и скопище телег в том месте, где находился стан чужого воинства. Повозки были пусты – все ценное перетащили на городские склады, шошотов загнали в стойла, а лишних прирезали. Их жесткое мясо уже вымачивалось в чанах с подсоленной водой.

Ивар остался на карнизе в одиночестве. Стоял, глядел на меркнущие тучи, на равнину и обоз, размышляя, не спуститься ли туда, не осмотреть ли еще раз возок с посланием. Но был ли в этом смысл? Интуиция подсказывала ему, что он упускает нечто важное, не связанное с надписью на досках, с городами архов и даже с их природой, так и не познанной до конца. Что же именно? Чего он не заметил? Смутное чувство, никак не желая оформиться в слова, терзало Тревельяна. Он не привык отступать.

Пробудился призрачный Советник.

«Топчешься на месте. А знаешь, отчего, голубь мой? – Пауза. – Могу намекнуть».

«Так намекни», – сказал Тревельян.

«В мозгах все дело, юноша, в мозгах. От соленой водицы в них никакого просветления. Вернись на станцию, отдохни, девушкам улыбнись, прими коньячку, тогда и появятся мысли. Хочешь, побалуйся с этой штукой, с гипноглифом, будь он неладен… Я даже против этого не возражаю. Не могу смотреть, как ты мучаешься… то есть не смотреть, а ощущать».

«Ты, дед, когда шел в бой, тоже коньяком лечился?» – полюбопытствовал Тревельян.

«Нет, ромом, он покрепче будет. Экипажу – по глотку, а стрелкам – двойная порция, чтобы палец на гашетке не дрожал. – Снова пауза. Потом: – А нет ли у нас на станции рома?»

«У нас есть все, кроме новых идей», – промолвил Тревельян, печально опустив усы.

Дед не отставал.

«Идеи! Для идей человеческий разум нужен!»

«И коньяк», – ехидно добавил Ивар.

«Смейся, смейся! Думаешь, разум весь с тобой? Думаешь, ничего не застряло в извилинах? Там, на станции?»

«Ничего, – убежденно сказал Тревельян. – Я не очень представляю тонкости инкарнации, но, как уверяют специалисты…»

«Жвалы у них не щелкают, у твоих специалистов! Возьми, например, нас с тобой… Два вполне самостоятельных разума, но когда твою сущность извлекают из извилин, я переселяюсь тоже. Из памятного кристалла, заметь! Твои специалисты это могут объяснить?»

«Полагаю, дело в особой настройке приборов», – возразил Тревельян, но призадумался. Кристаллик с призрачным Советником он носил уже многие годы и временами чувствовал, что не только имплант является звеном, что связывает их. Имплант, в конце концов, техническое устройство, а связь с дедом коренилась на более глубоком уровне, эмоциональном, почти подсознательном. Пожалуй, Советник стал частью его личности, вторым «я», независимым и всегда готовым к спорам.

«Ты мог бы это проверить», – напомнил о себе Командор.

«О чем ты? Что проверить?»

«Не отвлекайся.