– Ну набросились, – нетерпеливо скомандовал Сергий, и рыжий раб по имени Луципор бросился распечатывать амфору с александрийским – сладким ароматным вином. Выбив глиняную затычку, он пропустил содержимое сосуда через цедилку в широкий кратер, похожий на тазик с ножкой, и уже оттуда стал черпать ковшиком и наполнять чаши. Двое тщедушных рабов разносили вино, одновременно оделяя хозяев маленькими горячими хлебцами.

– Ну, поехали! – произнес Гефестай немудреный тост, после чего торжественно опорожнил свой сосуд.

Сергий отпил изрядно и принял в левую руку поданную тарелку. На первое были бобы с телятиной. До вилок прогресс еще не добрел, и Лобанов привычно запустил в яство пальцы.

– Отлично, Крассиций, – одобрил он. – Мясо мягкое и сочное, не пересушено.

– Самое то, – согласно кивнул Эдик.

Триклиниарх залучился от гордости и счастья.

– Иногда я себе удивляюсь, – негромко сказал Лобанов. – Помните, каково нам было в рабстве? А как неловко было покупать Кадмара, Акуна, Уахенеба с Регебалом! Теперь же все как бы по-другому, я привык быть рабовладельцем и уже не замечаю, как вокруг меня снуют купленные мною люди, как они торопятся ублажить и услужить…

– Перестань, – лениво отмахнулся Искандер. – Рабовладение кажется дикостью в двадцать первом веке, но во втором оно обычно, как дыхание, как снег зимой и листва летом. И не надо сравнивать нас с домашней прислугой. Мы были гладиаторами и ходили по краешку, не зная, долго ли проживем и какой из боев станет для нас финальным. А рабы, что горбатятся «во глубине испанских руд»? По восемнадцать часов, прерываясь на сон-обморок или чтобы проглотить вонючее хлёбово… Для них благо – короткая жизнь, подобная долгой казни. Чем скорее она закончится, тем лучше… А как тяжко живется рабам в латифундиях, где пашут от зари до зари? И как же они завидуют городским! Это у нас их два десятка, а у соседей, знаешь, сколько? Четыреста! У них раб-веларий только тем и занят, что занавески с утра раздвигает, а вечером задергивает. А раб-сферист просто надрывается – его работа заключается в том, чтобы подавать мяч при игре в «треугольник». Так что… Вот ты удивляешься, а не забыл, что я сам родом отсюда? Я имею в виду – из этого времени? Я рожден в Селевкии и мальчиком оказался в рабстве, а отроком попал в твое «родное» время. И как же дико мне было видеть свободных за работой… Никаких шансов!

– Видеть – что… – проворчал Гефестай. – Я и сам из Пурушапуры. Он, – сын Ярная кивнул на Тиндарида, – из Парфии к вам в СССР переместился, а я из этого… из Кушанского царства. Ага… В школу вашу ходил, и года два привыкал к мысли, что все люди равны и раб – это тоже человек. У меня это просто в голове не укладывалось! Как так, думаю: говорящее орудие – и разумное, вроде меня?! Чего-то там хочет, чувствует, соображает? Он же раб!

– Привыкал он! – фыркнул Эдик. – Просто ты не видел невольников в двадцатом веке, но они от этого не перевелись. Девок обычно на Ближний Восток продают, да и за океан тоже, а мужиков… Да вы вспомните, скольких наших пацанов чечены сделали рабами!

– Всё-таки в будущем торговля живым товаром – это преступный бизнес, – сказал Искандер примирительно, – а здесь – обычная купля-продажа… В будущем копят деньги на спальный гарнитур или на машину, а тут – на раба.