Он взял с расписной дощечки большую алюминиевую кружку, набрал из ведра воды и выглянул в окно на заваленный строительным материалом двор.

«Стройку надо завершать! – покачал он головой. – Нехорошо будет, если доски под снег уйдут!»

Отец Василий отпил из кружки и сел на заляпанный присохшей краской табурет у окна. Этот сон преследовал его уже восемь лет подряд, сначала чаще, потом реже. И каждый раз он метался во сне, судорожно пытаясь проснуться чуть раньше того момента, когда он ЭТО сделает, и вскакивал в поту и смятении.

На самом деле он мальчишку так и не ударил. Старлей окликнул его и тут же направил в пищеблок на помощь второму взводу. Но каждый раз во сне он этого не знал.

Бунт разразился внезапно по какому-то пустяковому поводу, хотя ситуация созревала давно. Начальство било тревогу еще в девяносто втором, когда на зоне прикрыли деревообрабатывающее производство, но стране было не до того. Затем зону подуплотнили, затем на воле начался передел сфер влияния между авторитетами… Вот и нагнеталась обстановка – шаг за шагом, этап за этапом. Понятно, что, когда дела не идут, начальство подналегает на дисциплину, и правильно делает – иначе развал и распад. Так было и в этот раз, но в чем-то зам по режиму просчитался. Результат: трое заживо сваренных в паровых котлах пищеблока стукачей, четырнадцать трупов среди зэков, двое убитых солдатиков и два погибших бойца роты специального назначения, в которой служил сержант-сверхсрочник Михаил Шатунов, ныне отец Василий.

Тогда он был еще далек от понимания своей судьбы.

Карьера строилась неровно, служба протекала с перебоями, но все-таки держалась в едином русле. Сначала два года срочной в Афгане, легкое ранение и орден Красной Звезды. Затем подвернулись «покупатели» из службы охраны западного посольства и ребята из роты спецназа, и он выбрал спецназ – два тяжелых ранения и еще один орден Красной Звезды. А потом начались проблемы. Роту по непонятным, а точнее, по вполне понятным для специалистов причинам расформировали, и ему снова пришлось искать работу.

Пять лет он то взлетал, то падал, но всегда держался своих и точно знал: то, что он делает, может быть, самое важное, самое нужное для страны, потому что если они не смогут унять этих отморозков, то кто вообще сможет их унять?!

А потом к ним пришел поп. Это было в девяносто третьем, когда власти уже вовсю заигрывали с церковью и даже сам президент с удовольствием стоял перед камерой со свечкой в руке и масляной улыбкой на холеной роже.

– Слушай меня, бойцы! – объявил перед визитом ротный. – Сегодня вместо общественно-политической подготовки будет батюшка; никому не ржать, шибко умных из себя не строить! Если кто не понял, объясняю: уйдет батюшка – шкуру спущу!

– А если я, к примеру, мусульманин? – ехидно поинтересовался Мулла.

– Значит, просто сиди, – придавил его взглядом к стулу ротный. – От тебя не убудет.

Священник оказался молоденький, но прыткий. Свою позицию он изложил в популярной, доступной, почти казарменной форме, в два часа уложился, а в качестве презента раздал каждому из бойцов по маленькой книжке в пластиковой обложке.

– И эта вся Библия?! – поразился тогда Михаил. – Не гу-усто…

– Если кому не надо, не выкидывать, – своевременно вмешался ротный. – Придут молодые, будут читать.

– Перед сном! – заржал Гусь. – Чтоб лучше дрочилось.

– Отставить смефуечки! – рявкнул ротный.

– А при чем здесь это? – повернулся к Гусю Михаил.

– Знаешь, Шатун, – зло хмыкнул Гусь. – Меня этим фуфлом с четырех лет пичкали! Вот где сидит! – он провел рукой поперек горла.