Во время сооружения это чудо подземного гидравлического искусства спровоцировало бесконечную неприязнь между моей семьей и местными землевладельцами, так что один из моих предков, Люциус де Люс, впоследствии стал известен половине окрестностей как Протекающий де Люс. На портрете, висящем в картинной галерее Букшоу, он со скучающим видом смотрит на северо-западную часть озера с Причудой, фонтанами и — давно развалившимся — греческим храмом. Люциус опирается костлявыми костяшками пальцев одной руки на стол, на котором разложены компас, карманные часы, яйцо и угломерный инструмент, предназначенный для определения направлений и измерения и именуемый «теодолит». В деревянной клетке — канарейка с открытым клювом. Она то ли поет, то ли пищит о помощи.
Мои жизнерадостные мечтания были прерваны лающим кашлем.
— Дай сюда, — сказала цыганка, выхватывая поводья из моих рук.
Ей краткий сон, должно быть, помог, подумала я. Несмотря на кашель, на ее смуглых щеках появился слабый румянец, и глаза, казалось, горели ярче, чем когда-либо.
Цокнув Граю, с быстротой и непринужденностью, выдававшей ее знакомство с этим местом, она направила фургон в сторону с узкой дорожки, под густой лиственный покров и к маленькому мостику. Через несколько секунд мы остановились на опушке.
Цыганка тяжело слезла со своего места и начала распрягать Грая. Пока она занималась стариком-конем, я воспользовалась возможностью полюбоваться окрестностями.
Островки маков и крапивы росли там и сям, освещенные падающими косыми лучами послеполуденного солнца. Зелени более яркой просто не могло быть.
Грай это тоже заметил и, довольный, пасся в высокой траве.
Фургон внезапно накренился, и раздался звук, будто кто-то споткнулся.
Я спрыгнула и обежала фургон с другой стороны.
Было очевидно, что я неправильно оценила состояние цыганки. Она сползла на землю и изо всех сил цеплялась за спицы высокого деревянного колеса. Когда я подошла к ней, она снова закашлялась, еще ужаснее, чем раньше.
— Вы измучились, — сказала я. — Вам надо лечь.
Она что-то пробормотала и закрыла глаза.
Вмиг я запрыгнула на оглобли фургона и открыла дверь.
Но, каковы бы ни были мои ожидания, они не оправдались.
Внутри фургон был сказкой на колесах. Хотя я успела только окинуть его быстрым взглядом, я заметила изящную чугунную плиту в стиле королевы Анны, а над ней — полку с синим фарфором с ивовым рисунком. Горячая вода и чай, — подумала я, — предметы первой необходимости во всех чрезвычайных обстоятельствах. Кружевные занавески висели на окнах, давая возможность использовать их в качестве бинтов в случае необходимости, и пара серебряных керосиновых ламп с красным стеклом обеспечивали постоянный свет, немного тепла и пламя для стерилизации иголок. Моя подготовка в организации девочек-скаутов, какой бы короткой она ни была, не прошла совсем даром. В задней части находилась пара полуоткрытых резных деревянных панелей, демонстрируя просторную двухъярусную кровать почти во всю ширину фургона.
Я помогла цыганке подняться на ноги, закинув ее руку себе на плечо.
— Я опустила ступеньки, — сказала я ей. — Помогу вам добраться до кровати.
Как-то я умудрилась довести ее до передней части фургона, подталкивая и затаскивая, и, положив ее руки на нужные опоры, я наконец сумела устроить ее. Во время этих манипуляций она, казалось, не осознавала, ни где находится, ни кто я. Но, оказавшись в кровати, она вроде немного ожила.
— Я пойду за врачом, — сказала я. Поскольку на празднике я оставила «Глэдис» у задней стены приходского зала, мне придется позже сходить за ней пешком из Букшоу.
— Нет, не надо, — сказала она, решительно хватая меня за руку. — Сделай мне чашку чаю и иди. |