Она удивленно посмотрела на него: — И куда же вы направляетесь?

— Туда же куда и вы, как и другие пассажиры этого корабля — в поисках, где люди иначе воспринимают мир и других людей.

— Что значит иначе?

— Это значит, что я надеюсь, что люди там будут не так разобщены, эгоистичны. В том месте, где я жил, людей мало занимало чужое горе. Кажущаяся общность, в которую все хотели верить — пустой звук, который висит в воздухе и не отзывается даже эхом.

— И вы на это надеетесь?

— А как иначе? Зачем тогда жить, если нет надежды.

— Но если за душой ничего нет, кроме эгоизма, то вряд ли это можно вытравить проповедями.

— Я не читаю проповеди, я беседую. Не нужно заставлять людей верить, нужно пытаться объяснять им, что веру надо иметь и понимать, во что веришь. Слепая вера не приносит успокоения душе.

— А что значит Монах?

— Одиночный. Монахи могут жить в общине, либо в одиночестве. Одиночки обычно — отшельники, отрекшиеся от мирской жизни, с удалением от людей. Я придерживаюсь иных взглядов. Я дал обет, который хочу выполнить.

— И что за обет?

— Этого я сказать не могу.

Она промолчала в ответ. Она была погружена в свои мысли. Да и что она могла сказать; религией она не увлекалась, в церковь ходила от случая к случаю. Прошлое уже не тревожило ее, его словно и не было. Она не лукавила, когда говорила, что ее застенчивость, молчаливость стали причиной того, что ее стали сторониться, и она от этого все больше замыкалась в себе, доверяя мысли пустому пространству, в которое иногда бросала слова. Она вслушивалась в их звук, пытаясь понять не мыслями, а уловить их значение на слух; как они звучат. Но звук исчезал, а мысли не покидали; мысли о своем существовании, о причинах, почему с ней все так. Но что толку спрашивать других, если не научилась разбираться в себе. Не надо жаловаться никому, даже себе.

— А вы на что надеетесь там? — нарушила она молчание. Монах, за время ее молчания, не спрашивал, не навязывал свое общество, считая, что человек должен сам захотеть общаться.

— На людей, — и видя в ее взгляде вопрос, пояснил: — Я не перестал верить в людей и возможно с детской наивностью продолжаю верить, что они лучше, чем порой кажутся. Не бывает, чтобы изначально в них жил эгоизм, жестокость. Это все потом они накапливают, но в каждом есть доброта и она не исчезает. Вот вы думаете, что вас оттирают, обижают, говорят что-то насмешливое в ваш адрес?

— Так и бывает.

— А если подумать? Когда хотят обидеть, то поверьте, стараются придумать что-то посерьезнее: что сделать, что сказать, а не просто так по ходу разговора. Чаще всего мы принимаем за обиду случайно брошенную фразу, когда у говорящего и мысли не было обидеть, так высказать свое отношение. Может быть, было дурное настроение или ваш поступок, ваши слова показались им тоже обидными, как и вам. А вот спросить — Ты хочешь меня обидеть? Это нам сложно. Мы боимся. Кстати, сама постановка вопроса уже сбивает, кажущегося обидчика. Чаще всего ответят — «нет». Мы придираемся к словам друг друга. Ну, даже если ответят «да», так хотя бы ясно отношение и намерение. Тогда спросить — За что? И попытаться исправить ситуацию, мнение о себе. Поэтому чаще всего за обиду мы принимаем бестактность. Не надо накручивать себя и додумывать, и тем самым усложнять себе жизнь.

— Куда уж тут усложнять еще, жизнь и так сложная штука.

— Согласен, но если она так сложна, то стоит ли о ней говорить серьезно?

— Что, жить шутя?

— Жить с долей юмора, с хорошей шуткой, обращая это себе во благо.