Когда ей удавалось подавить эти импульсы, она замечала, что минут через пятнадцать снова слышит этот навязчивый голос: ни дать ни взять Дельфийский оракул!

Следует рассказать о своей находке. Но кому? Полиции! Ха-ха. Не стоит. Или… или кому?..

Она у себя в саду, занята прополкой… и ликвидирует свалку утиля.

…или кому-то из властей, — закончила она свою мысль.

Она предчувствовала саркастический смех Энни… однако ее насмешки уже не имеют своей прежней власти, не задевают за живое, ей до них уже нет дела. Как большая часть своего поколения, Андерсон не была слишком склонна доводить что-либо до сведения властей и рассчитывать на их участие. В ее округе власти не утруждали себя чрезмерным вмешательством в жизнь граждан. Ее недоверие к властям началось, когда Бобби было лет тринадцать, еще в Ютике. Она сидела на кушетке в гостиной, как раз между Энни и своей матерью. Она ела гамбургер и наблюдала, как полиция Далласа провела мимо Ли Харви Освальда в подземный гараж. Никогда еще Андерсон не видела столько полицейских сразу. Их было так много! И когда диктор телевидения сказал слушателям, что кто-то застрелил Освальда на глазах у этой толпы полицейских — так называемых властей, — у Бобби остался неприятный осадок, и с тех пор она относилась к ним всем с определенным недоверием.

Как она и предполагала, полиция так плохо охраняла президента Кеннеди и Ли Харви Освальда, что спустя два года решила отыграться при подавлении расовых беспорядков, а потом — во время вьетнамской войны. Позже последовали дальнейшие акции: наложение нефтяного эмбарго через десять лет после убийства Кеннеди, разрыв торговых отношений из-за конфликта в Тегеране. И, когда уже стало ясно, что власти не внемлют голосу разума, Джимми Картер послал полицию Далласа урезонить нефтяников; и в конце концов огромный апломб властей подкреплялся политическими промахами. Невозможно становиться посмешищем каждую неделю. Конечно, в полиции Далласа немало толковых ребят, однако вряд ли именно они действительно возьмут под контроль ее ситуацию. Все, что вы можете сделать, так это сидеть и смотреть, как все валится в тартарары, пока лысеющий человечек в футболке с трауром под ногтями дурит голову президенту, сидя на заднем сиденье Линкольна, катящего по улице техасского городка.

Расскажу-ка я Джиму Гарденеру. Когда он вернется. Он-то знает, что к чему и что предпринять. Что-нибудь да придумает.

Голос Энни:

— Шикарная идея обратиться за советом к неизлечимому лунатику…

— Он не лунатик. Просто он немного со странностями.

— Ну да, арестованный на последней демонстрации в Сибруке. В сорок пять-то лет. Да уж, странно…

— Заткнись, Энни.

Ей нужно надеть шляпу, если она не хочет получить солнечный удар, она и так торчит с утра на солнцепеке и, должно быть, обгорела.

После ленча Андерсон прилегла отдохнуть… Ей не спалось. Как она ни старалась выбросить таинственный голос из головы, он не унимался. Докопайся, Бобби, все будет хорошо, ну копай же…

Наконец она сломалась и вышла из дома, вооруженная лопатой, граблями и другими инструментами, ей захотелось побыть в тени. Затем что-то побудило ее вернуться к пикапу. Питер сидел на крыльце. Он не спускал с нее глаз, но и не пошевелился, чтобы пойти навстречу.

Андерсон это вовсе не удивило.

Около двадцати минут она стояла перед уже выкопанной ямой, прикидывая, как мало она сделала и какой большой участок ей еще предстоит раскопать.