Санди уписывал свои любимые печенья, подкладывал Ермаку и оживленно рассказывал про смешные похождения собаки, которая была у него в детстве. Ермак смеялся, но глаза его не смеялись. В них застыло терпение, ставшее привычкой. Глаза у него серо-зеленые, которые в просторечье почему-то именуют кошачьими, но лучистые и глубокие. Может, это от густых черных ресниц и бровей? А около рта две тонкие морщинки… В четырнадцать-то лет! Что он пережил, этот мальчик? Зайчик, как, по словам Санди, его называли в школе. Под стареньким школьным костюмом была линючая ситцевая рубашка, застиранная и неумело выглаженная.

 

«А ведь это он сам стирал и гладил себе рубашку к сегодняшнему дню! — вдруг поняла Виктория Александровна. Сердце ее сжалось. — Санди говорил, что у него есть и отец и мать. Спросить, кто они такие? Как бы это потоньше сделать… И конечно не при Вере Григорьевне. От нее веет холодом, как от айсберга. Она не одобрила Ермака. Не смогла принять застиранной его сорочки, стоптанных ботинок с порванными шнурками, мальчишеской застенчивости, угловатости, недоверчивого взгляда исподлобья. Больше она в нем ничего не заметила. Вечером за семейным чаем она скажет, что Ермак, без сомнения, из плохой семьи и ни в коем случае нельзя позволить Санди с ним дружить». Виктория Александровна стиснула зубы. За этого мальчика она будет бороться. Она поварила ему сразу и безоговорочно.

 

После обеда Санди опять хотел увести Ермака к себе, но тот уперся и что-то шепнул ему.

 

— Мама, Ермак хочет поговорить с тобой насчет той девочки… — сказал Санди.

 

— Сейчас, только вымою посуду.

 

— Я помогу вам, ладно? — неожиданно предложил гость. И так же неожиданно Виктория Александровна согласилась.

 

Мальчики живо перетаскали посуду в кухню, причем Санди разбил тарелку.

 

— Ты… не надо, я сам! — сказал Ермак.

 

Он ловко, как жонглер, стал мыть и перебрасывать тарелки.

 

— Дома я всегда мою, — пояснил он.

 

— У тебя есть сестренки и братишки? — спросила Виктория Александровна.

 

— Нет. Один я. Была сестра — умерла. Не уберег я ее… простудил. Теперь бы ей десять лет было.

 

— Она давно умерла?

 

— Давно. Ей было четыре годика.

 

«Не уберег!.. Уму непостижимо. Взял ответственность на себя».

 

— А где работают твои папа и мама? — спросила Виктория Александровна и поняла: вот его больное место — родители.

 

Ермак весь сжался, будто она замахнулась ударить. Было ясно: мальчик стыдился за родителей и любил их, какие бы они ни были. Может, отец пьяница? Такое, к сожалению, бывает.

 

— Мама работает в гостинице, — пояснил мальчик — а папа… Он сейчас ищет подходящую работу. — Ермак мог бы добавить, что, сколько он помнит отца, тот всегда занят тем, что ищет подходящую работу, но, видимо, ему никакая работа на подходила. Но Ермак этого на сказал.

 

— Какая у него профессия? — не удержавшись, спросила Виктория Александровна.

 

— У папы незаконченное высшее образование… Он учился в трех институтах, а потом дедушка с бабушкой умерли, и папа не закончил института по семейным обстоятельствам.