— Все равно я не ябеда, — тихо сказал Турунчик.

Но ему не поверили. Или сделали вид…

Я отдал Турунчику пистолет и отнес в тайное место среди репейников на склоне оврага собранный для путешествия портфель. Чтобы завтра уже не хлопотать о нем… Переночевал дома последний раз, взял кораблик и пришел вот сюда, где стою теперь по колено в воде и смотрю, как искрятся от электрической свечки золотистые иконные нимбы… Две головы — Мать и Сын…

Я, конечно, не верю, но все-таки… в груди такая теплая ласковость, хотя ноги в воде совсем заледенели. Ничего, уже недолго.

«Помоги мне в пути…»

Потом я попрощался глазами с корабликом по имени «Обет» и выбрался на солнце. Какое лето вокруг, какая теплая земля и трава! И яркий свет! Я зажмурился. Затем открыл глаза… и увидел Эльзу Оттовну. Она стояла на кромке овражного берега, ждала меня.

Что делать, я выбрался наверх. Остановился. Бормотнул «здрасте» — и глаза в землю.

Она не стала врать, что встретила меня случайно:

— Я тебя искала. Увидела, пошла следом, а ты исчез. Хотела уже вниз лезть, на разведку…

Я молчал.

— Петя… Очень-очень большая у меня просьба.

Я знал, какая просьба.

— Вернись, а?… Ну, если не насовсем, то хотя бы сегодня. У нас такой ответственный концерт. Без тебя так плохо. Ведь «Песня Джима» — наш лучший номер… Петя…

Я уже собрался замотать головой. Разлепил губы, чтобы прошептать «нет». И вдруг толкнулось во мне: «А может, это не случайно такое совпадение? Может, это правильно — спеть последний раз? Будет прощание — и со Старотополем, и с ребятами, и со всей прошлой жизнью… Там, внизу, спеть я не мог, а ведь надо, перед Дорогой. По-настоящему. Это будет… ну, вроде как заклинание. Как хорошая примета…»

И все же пробормотал упрямо:

— Я ведь объяснял… Все в галстуках, а я… — «Как проклятый», хотел сказать, но постеснялся.

— А все будут без галстуков! Да-да! Гороно выделило деньги, и нам сшили в мастерской новые концертные костюмы, как столичному хору. Там красные галстуки не обязательны. Конечно, мы будем выступать и в пионерской форме, если песни… соответствующего репертуара. Но чаще — в новых костюмах.

— А мне… разве тоже сшили?

Эльза Оттовна слегка смешалась:

— Нет… То есть пока нет. Но это дело поправимое. А сегодня ты можешь выступать вот такой, как есть.

— В этом-то виде? — хмыкнул я. Качнул ногой с расстегнутой обвисшей штаниной, отряхнул с рубашки сухую глину.

— Ну и что! Ты же будешь в роли юнги Джима! Все решат, что так и надо. Юнги всегда немножко такие… потрепанные. Может, прямо с корабля, после шторма… Вот у тебя и рубашка почти морская…

Рубашка была трикотажная, в поперечную полоску: белую и зеленовато-голубую. Полоски поуже, чем на тельняшке, но все-таки и правда что-то флотское можно усмотреть.

— Пойдем, Петя, — уже решительней сказала Эльза Оттовна. Взяла за плечо.

Но я вдруг вспомнил:

— Нет, без галстука все равно не могу. Я же тогда слово дал… Вы сами сказали — обет…

— Ну… вот тебе галстук! Его-то никто у тебя не отнимет. Смотри, тоже морской… — Она сняла с шеи косынку. Треугольную, синюю с белыми полосками, как на матросском воротнике. Стала повязывать на мне.

Я опять молчал, но не упрямился. Потому что… да, я ведь не обещал в тот раз, что не буду петь без красного галстука.