— Мне сказали, господин герцог, что вы хотели бы побеседовать со мной о серьезном деле, — начал кардинал. — Могу ли я надеяться, что оно не имеет отношения к членам вашей августейшей семьи?

— Отчасти. Во всяком случае, если бы оно касалось моего отца или брата, то вы обо всем знали бы раньше меня. Хотя даже вам, монсеньер, не всегда все известно. По крайней мере, так считаю я.

— Выражайтесь яснее! — резко ответил Ришелье. — О чем вы хотите говорить со мной?

— О девушке, которую вы знали под именем мадемуазель де Лиль, но которую в жизни звали Сильви де Вален.

— Звали? — переспросил, нахмурившись, кардинал. — Мне совсем не нравится это прошедшее время.

— Мне тоже. Она мертва. Ее убили ваши люди.

— Что?

Кардинал вскочил как ужаленный. Если только Ришелье не был гениальным лицедеем, на лице его действительно отразилось подлинное изумление. Он явно этого не ожидал, и Бофор испытал горькое удовлетворение: ведь не каждому дано потрясти эту невозмутимую статую Власти. Но через секунду, вновь обретя ледяное спокойствие, Ришелье опустился в кресло и проговорил:

— Я жду объяснений. Кого, собственно, вы обвиняете? И в чем?

— Начальника полиции Лафма и бывшего офицера из ваших гвардейцев барона де Ла-Феррьера, монсеньер. Вы спрашиваете, в чем? Первый похитил прямо из вашего замка мадемуазель де Лиль, когда она вышла с аудиенции, которую вы изволили ей предоставить. Вместо того чтобы отвезти Сильви в Сен-Жермен, как он во всеуслышание объявил, Лафма силой принудил ее выпить сонное зелье и отвез в замок Ла-Феррьер, близ Ане, где он когда-то убил ее мать, брата и сестру. Там для вида была разыграна ее свадьба с бароном, после чего Лафма отказался от супружеских прав — если только допустить, что они у него были! — в пользу соучастника и позволил тому зверски изнасиловать мою бедную Сильви после чего Лафма укатил в Париж.

Кардинал взял графин с водой, наполнил стакан и залпом выпил.

— Оскверненная телом, но еще больше душой, несчастная девочка — не забывайте, ведь ей всего шестнадцать лет! — сумела покинуть место своего мученичества и, несмотря на холод, босиком, в одной рубашке, бежала в лес… Там я и подобрал ее…

— Это, кажется, вошло у вас в привычку? Разве вы уже однажды не подбирали ее в таком виде?

— Да, после убийства ее родителей. Ей было четыре года, мне десять лет, и поэтому Сильви под чужим именем воспитывала моя мать, которая не хотела, чтобы девочку постигла участь ее близких.

— Совсем как в романе! А что вы делали в лесу в тот день?

— В ту ночь, — уточнил Франсуа. — Я должен вернуться несколько назад и напомнить вам, что Лафма похитил мадемуазель де Лиль из-под носа кучера, верного слуги ее крестного отца. Этот смелый человек бросился в погоню за похитителем…

— …украв коня у моего гвардейца? Так ведь?

— Когда тот, кого любишь, в опасности, разве есть дело до таких пустяков, монсеньер! Но я готов возместить вашу потерю, ибо конь во время погони пал. Благодаря Богу, у кареты похитителя сломалось колесо, что позволило преследователю нагнать Лафма. Этот человек, бывший слуга моей матери, понял, куда везут Сильви. Он остановился в Ане, чтобы попросить подмогу, и я, к счастью, оказался там. Но на все это ушло время, и злодеяние, жестокость которого никто даже не смог бы себе вообразить, уже свершилось, когда мы выехали в замок Ла-Феррьер и нашли несчастное дитя, о чем я вам уже говорил.

Мы подобрали Сильви и привезли в Ане.

— Но разве вы не сказали, что она мертва? Неужели насилие было столь жестоким?

— Оно было очень жестоким, но не до такой степени, чтобы ее убить.