|
— Все, и почти все они в хорошем состоянии, — ответил Гвидион. — Но на самой вершине северной вырубки, там, где в прошлом сезоне держали овец, появилась большая дыра. Тебе следует послать людей заделать ее, прежде чем снова пускать туда овец — а козы выскочат через нее наружу раньше, чем ты успеешь хоть слово сказать. — Ты ходил туда один? — с беспокойством уставилась на него Моргауза. — Ты ведь не коза — ты мог свалиться в овраг и переломать себе ноги, и тебя искали бы много дней! Сколько раз я тебе говорила: идешь на вырубки — бери с собой кого нибудь из пастухов! — У меня были свои причины пойти одному, — отозвался Гвидион. В уголках его рта пролегли упрямые складки, — и я увидел то, что хотел увидеть. — Что же такого ты мог увидеть, чтобы это стоило риска сломать себе что нибудь и пролежать там несколько дней? — сердито спросил Агравейн. — Я никогда еще не падал, — отозвался Гвидион, — а если упаду, то и пострадаю от этого только я. Что тебе за дело, если я хочу рискнуть? — Я твой старший брат и распоряжаюсь в этом доме, — заявил Агравейн, — и ты будешь относиться ко мне с уважением, или я его в тебя вколочу! — Расколоти лучше себе голову — может, туда войдет хоть немного ума, — дерзко отозвался Гвидион, — своего то у тебя уже не будет! — Ах ты, несчастный маленький… — И нечего попрекать меня моим рождением! — огрызнулся Гвидион. — Я не знаю своего отца, но зато знаю, кто породил тебя — и не хотел бы поменяться с тобой местами! Агравейн тяжело шагнул к мальчишке, но Моргауза быстро поднялась и заслонила Гвидиона собой. — Агравейн, перестань изводить мальчика. — Он всегда бежит прятаться за твои юбки, мать, — стоит ли после этого удивляться, что я никак не могу научить его послушанию? — возмущенно спросил Агравейн. — Чтоб научить меня послушанию, нужен человек поумнее тебя, — подал голос Гвидион, и Моргауза уловила в его голосе нотки горечи. — Тише, тише, дитя. Не говори так со своим братом, — с упреком произнесла она, и Гвидион тут же откликнулся: — Извини, Агравейн. Мне не следовало грубить тебе. Он улыбнулся и взмахнул темными ресницами — не ребенок, а воплощенное раскаяние. — Я же тебе добра желаю, негодник маленький, — проворчат Агравейн. — Думаешь, мне очень хочется, чтобы ты переломал себе все кости? И с чего тебе взбрело в голову лезть на вершину в одиночку? — Ну, — отозвался Гвидион, — ведь без этого ты бы так и не узнал о дыре в изгороди, и пустил бы на это пастбище овец или даже коз, и потерял бы их всех. И я никогда не рву одежду — ведь правда, матушка? Моргауза рассмеялась: Гвидион и вправду очень аккуратно обращался с одеждой — с мальчишками такое бывает нечасто. Стоило, скажем, тому же Гарету надеть тунику, и через час она уже была напрочь измята и перепачкана, а Гвидион сходил в своей праздничной оранжевой тунике на пастбища, и она выглядела так, словно ее только что выстирали. Гвидион посмотрел на Агравейна, одетого для работы, и сказал: — Не годится тебе, брат, в таком виде садиться за стол рядом с матушкой в ее красивом платье. Сходи надень хорошую тунику. Не станешь же ты обедать в старой одежде, словно какой нибудь крестьянин? — Не хватало еще, чтобы всякая мелюзга указывала, что мне делать! — рыкнул Агравейн, но все таки отправился к себе в покои, и Гвидион улыбнулся с тайным удовлетворением. — Агравейну нужна жена, матушка, — сказал он. — Он вспыльчив, словно бык по весне. А, кроме того, тогда тебе больше не придется шить и чинить ему одежду. Моргаузу позабавило это замечание. — Несомненно, ты прав. |
