— Зачем три стрелы, Сир? — спросил Освин.

— Третью получишь ты, — ответил Король, — если не уберешься в замок. Томас проводит тебя до калитки.

Услышав это, я выступил из темноты. Оскорбленный, стеревший с лица какое ни на есть выражение Освин молча проследовал со мной до калитки и, холодно простясь, удалился. Только когда калитка закрылась, я вернулся садом к яблоне у потока. Я стоял, глядя вверх, на густолиственные ветви, пока Король не приказал мне взобраться наверх, и присоединиться к нему в его бдении.

Когда я устроился рядом с ним на соседней ветке, Король шепотом осведомился:

— А скажи-ка, Томас, когда ты в последний раз забирался на дерево?

И я немедля увидел себя в саду при замке моего дяди, срывающим, сжав их в горсти, сразу несколько вишен.

— Сорок лет назад, — прошептал я.

Услышав это Король улыбнулся — внезапно, обезоруживающе, — озорной, как мне показалось, улыбкой, тронувшей мое сердце, ибо, при всей серьезности происходившего, он все еще оставался мальчишкой — в определенных вещах.

Пока мы ждали, мысли его приняли направление сумрачное. Он выглядел беспокойным, хмурым, полным печальных предвкушений, наполовину склоняющимся отказаться от своей нелепой затеи, — ибо как мог он желать убедиться в том, знание чего было бы для него нестерпимым? И за вспышками ребяческой веселости я различал стыд, порожденный тем, что он затаился на дереве, чтобы шпионить за Королевой и Тристаном — не комический же он рогоносец из повести менестреля, но король всего Корнуэлла.

Внезапно под деревом возник Тристан. Я не успел уловить ни звука. Резкие черные тени ветвей лежали на облитой лунным светом траве. Тристан казался встревоженным, прохаживался взад и вперед, всматриваясь во мрак.

При звуке шагов Королевы я ощутил, как Король в неистовстве замер — так, словно тело его было ладонью, что сомкнулась над бьющейся птицей.

Тристан не шагнул вперед, чтобы встретить Королеву. Напротив, он отступил от нее, почти как если б желал избежать этой встречи. Когда же Королева Изольда приблизилась, я увидел ее освещенное луною лицо — встревоженное и неуверенное. Она остановилась футах в десяти от Тристана, который стоял прямо под нами.

— Зачем вы просили меня явиться сюда? — спросила она тоном холодным и величавым, какого я у нее прежде не слышал. И меня охватило странное чувство, что я присутствую на спектакле, играемом при дворе.

— Чтобы просить вас о помощи, о госпожа моя. Враги обратили против меня Короля; Богу ведомо, какую любовь я питаю к нему. Если вы, в доброте вашей…

Так они и декламировали, два подлунных актера. Ибо я понял — внезапно и точно, — оба знали, что за ними следят: отсюда, из ветвей. Мне хотелось спрыгнуть вниз и закричать: «Отлично, Тристан! Превосходная речь!». На земле, средь теней листвы, я увидел тень, отбрасываемую головой Короля. Тристан, должно быть, тоже приметил ее и подал знак Королеве. Вот они и разыграли под ветвями яблони небольшую пиесу: Безупречная Дама и Оскорбленный Рыцарь. Сыграно все, хоть представление несколько и подзатянулось, было неплохо; речи, пусть отчасти напыщенные, произносились с подлинным чувством. А я дивился сущей их отваге, бесстрастной уверенности, с которой оба актера исполняли свои роли.