Преслер был в том положении, требующем откровения, которое открывает уста и сердце.

Он говорил, жаловался, плакал, не в состоянии успокоиться.

– Паскудная работа, – сказал, выслушав его долго, Мушинец, – но когда ты себе в лоб выстрелишь, чего вовсе не одобряю, когда твоя жена помешается, кто сыну поможет? Видишь, мой дорогой, когда на человека такой камень упадёт, нужно холодной воды напиться и пойти к голове за разумом и к сердцу за хитростью. Говоря между нами, с этими дурнями москалями, лишь бы кто умел, всегда можно справиться, бывают они ловкими, но пару раз всегда их можно обмануть, только бы более иначе; во всяком случае, мало кого не подкупишь то тем, то этим. Тут необходимо что-то придумать.

С нашим начальником не о чем и говорить, потому что это так, будто ты меня просил, чтобы я тебе сына освободил. С генералом уже вы кулаками по лицу целовались, не за чем туда второй раз заглядывать, но у меня есть ещё протекции, способы, дороги, а на остаток, хоть бы также твой сын отправился в Москву? Ежели красивый хлопец, готовься там ещё с какой княжной поженить и нечего шеей крутить!!

– Не говори мне этого, – проговорил Преслер, – я должен его освободить, хоть бы мне пришлось собственной жизнью заплатить, без него мне она не мила.

Мушинец покрутил головой и осмотрелся вокруг.

– У тебя есть какие деньги? – спросил он.

Преслер пожал только плечами, показывая пустые руки.

– Рубашка на спине и дырявые ботинки на ногах – вот всё моё имущество.

– Это плохо, – пролепетал Мушинец. – У них даром ничего!

Адская мысль как молния прошла по голове Преслера. Там, где ни он, ни его бедная жена ничего вымолить не могли, кто же знает, не сумела бы молодая, красивая Розия выпросить что для брата? Судьба этого ребёнка мало интересовала Преслера, он поглядывал на неё давно со смирением человека, который знает, что такому красивому личику за несколько минут улыбки годами слёз и унижения платить нужно. Ни воспитание, ни положение не могли защитить этого ребёнка от почти верной гибели. Увы! К такому выводу пришёл её собственный отец.

Дьявольский умысел использования дочки для спасения сына выплеснул из этих слов Мушинца: «У них ничего даром».

После глубокого размышления Преслера догадливый его товарищ сразу узнал, что ему должно было что-то пролететь через голову.

– О чём ты там беспокоишься? – спросил он. – Говори-ка, говори мне, ты один теперь ничего хорошего не придумаешь. Стоит обсудить.

Но Преслеру стыдно было признаться в этом отчаянном проекте. Мушинец по молчанию догадался, в чём дело.

– У вас есть ещё дети? – спросил он с усмешкой. – Может, красивая доченька? Гм? Если бы было так, я тебе хорошую дорогу показал бы через адъютанта наместника, князя Шкурина. Эти болваны русские, у которых, за исключением больших панов, обыкновенный народ имеет лицо обезьяны, а ноги верблюжьи, очень лакомые на красивые личики. Наша простая девушка могла бы у них сидеть в наипервейшем салоне. Я знаю, что это такому отцовскому сердцу трудно о подобной вещи помыслить, но что с ней плохого станет? Как сына освободят, дочку удержишь и фигу покажешь. Что же они тебе сделают?

Немного спустя Преслер спросил:

– А где этот адъютант живёт?

Мушинец с сожалением посмотрел на него, и так ему как-то горько сделалось, подумав о собственных детях, что, допивши рюмку водки и поведавши с неохотой адрес адъютанта, внезапно прервал заседание, которое с таким бесстыдством сам начал.