– Запомни, Конан из Киммерии,- вдруг довольно громко произнес юноша-маг,- за спиной мужчины всегда стоит женщина. И женщины любят убивать. Тебе это скоро пригодится.

Незнакомец закашлялся. Конан вскочил в седло.

– Спасибо, приятель, я и так это знаю, тоже повидал баб. Легкой тебе смерти!

И Конан из Киммерии умчался по пыльной дороге прочь от дуба с двумя покойниками.

* * *

…Когда к Вайгалу вернулась способность чувствовать и думать, тогда ему сделалось по-настоящему плохо. Он накрылся с головой плащом, чтобы заглушить звуки рвоты.

Ему казалось, что из горла вот-вот полезут кишки и задушат его или что до конца дней не закончится это выворачивание наизнанку. Но отпустило.

Когда Вайгал осознал, что свет и тепло, коснувшиеся его лица, исходят от взошедшего солнца, и значит, уже рассвело – хотя он мог поклясться, что от начала до конца колдовского действа прошли считанные минуты, – тогда ему сделалось страшно. Припомнив все увиденное в эту ночь, он взошел на вершину человеческого испуга. Его затряс страх – от былых встреч со всякого рода магией, в особенности от прошлогодней в предместье Морнстадиноса, оставившей зажившие рубцы на теле и неистребимый холодный ужас в сердце. Еще – от мысли о том, что могло произойти с ним, сунься он все-таки в логово этих чернорожих дикарей. Вот почему они вроде бы небрежно с виду охраняют свои богатства! Вместо людской стражи камни стерегут их демоны! И Вайгал возблагодарил Митру, остановившего где-то как-то этого киммерийского оболтуса и позволившего ему, Вайгалу, не зря возносившему молитвы и приносившему щедрые жертвы, понять, с кем на самом деле он собрался связаться. Ничто человеческое не могло испугать видавшего всякие виды коринфийца, но перед потусторонним члены его немели, воля слабела, и он не помышлял в этом случае ни о чем, кроме бегства.

Надо уносить отсюда ноги, да поскорее! Прийти в себя, отдышаться, отблагодарить Митру богатым пожертвованием. Прочь, вон, хватит!

Вайгал стал выбираться из своего убежища. Бросив прощальный взгляд на пустырь, увидел, что и чернокожие куда-то собираются: обряжаются в свои мешки с прорезями, что-то проделывают с наконечниками своих тонких копий. Да и плевать теперь на них!

Только войдя в жилые кварталы, оставив Южный рынок далеко позади, коринфиец почувствовал облегчение и возвращение привычного ощущения окружающего. Вот теперь можно ненадолго остановиться и решить, как же именно поступить с предавшем его подельником (прощать нельзя, нельзя выходить из роли «тени»), куда направиться именно сейчас и не рано ли он навсегда распрощался с камушками дикарей – с откупом от гильдии местных воришек (может, попробовать взять драгоценности чужими руками?).

Вайгал присел на каменную тумбу, украшавшую, по мнению хозяина, вход в его убогий домишко, и задумался. Почти сразу после этого из-за угла дома вышел Конан и застыл перед Вайгалом, изумленный нежданной встречей не менее коринфийца.

* * *

На мостовой валялись выбитые из рук арбалеты и лежал распластанный человек в черном теплом плаще. Его руки придавливались к булыжникам иссеченными шрамами ручищами. Поверженный издавал злые, неразборчивые хрипы, главным образом из-за того, что на шее его находилось колено победителя.

– Что у вас, у местных, за манера такая – хвататься за самострел, даже не выслушав человека? У нас, в Киммерии, далеко не так,- разглагольствовал победитель.- Я ведь спешил к тебе на помощь. Думаю, может, в плен взяли, так выручу, хоть из самой городской тюрьмы, не говоря про Серые Равнины. А меня дорогой друг встречает стрелой в лоб. Я бы не очень хотел помереть в такое прекрасное утро!

Хрипы под коленом усилились.

– Вот что,- сказал на это Конан Вайгалу,- если хочешь выслушать – не мешай.