Будь Мария самозванкой без роду без племени, так ведь нет, при всей своей молодости она — королева, даже вдвойне королева. Первый раз ее короновали в младенчестве, когда ев отец — король — умер со стыда после позорного бегства его воинов, разбитых англичанами при Солвей-моссе; второй — когда пятилетней девицей на выданье отправляли во Францию. Теперь она старая замужняя тетка шестнадцати лет от роду — совсем недавно она справила свое рождение в праздник Непорочного Зачатия Приснодевы Марии.

Бог любит пошутить.

Вот уж кто не дева, и если зачнет — младенца ли, войну, — зачатие явно будет порочным!

Однако ее притязания, пусть и ложные, но имеют под собой кое-какие основания. Легко вообразить, что говорят у меня за спиной Арундел, Дерби, Шрусбери и другие тайные паписты.

— Она происходит из старшей ветви Тюдоров, — бормочут они. — А значит, имеет больше прав, чем та же Екатерина Грей, внучка младшей сестры покойного короля.

Здесь, надо думать, не выдерживает кто-нибудь из стойких протестантов, старый Бедфорд или Пембрук:

— Король лишил ее прав, как рожденную в католичестве и к тому же за границей. Да она отродясь не ступала на английскую землю!

— Однако многие, живущие в Англии, почитают ее единственно законной!

Да, и многие наши паписты, наши тайные изменники, приветствовали бы католическую королеву, словно Второе Пришествие!

И ни у кого из сердитых, встревоженных лордов язык не повернулся спросить: «А если Мария пойдет на нее войной… что с нами будет?»

Кому же мне доверять?

На той же неделе гонец из Рима доставил новые тревожные вести. Зря Робин веселился на Рождество: мы не убили змею, только растревожили, старая римская гадина по-прежнему копила яд, по-прежнему норовила ужалить.

— Коронационный подарок, мадам, от великого Вельзевула, от этой ватиканской твари! — с солдатской прямотой рубанул старый Пембрук. — Его Препаскудство Павел Четвертый разродился своим очередным детищем — папской буллой!

У меня мурашки побежали по коже. Неужто он снова посмел объявить меня ублюдком, незаконнорожденной, меня, владетельную королеву?

Но старая крыса облюбовала новую помойку.

Сесил разъяснил подробности. Подстрекаемый кошкой — вернее сказать, сукой — Марией Шотландской, — папа объявил меня не ублюдком, но узурпаторшей. Теперь он призывал своих сторонников сбросить меня с престола. Это, постановил он, будет не грех, а заслуга перед Богом.

Открытый призыв к измене. Но то были еще цветочки. К очередному заседанию совета падающий от усталости гонец на взмыленной лошади привез последние новости из Испании. «Теперь у испанской инквизиции, у этой шайки кровавых палачей, новый глава, — объявил Ноллис. — с папским мандатом очистить Европу от ереси!»

А значит, возродить власть Рима. Мы не смели поднять друг на друга глаза.

— Что о нем известно? — зло бросил мой двоюродный дед Говард.

— Это доминиканский монах, милорд, некий брат Михаил, человек крайне ограниченный и еще более жестокий. Половина книг в Европе попала под запрещение и изъята. Евреям велено носить желтую звезду, еретиков жгут, как дрова, только в Калабрии в одном аутодафе сожжено две тысячи человек.

Сожжено на костре.

Вьюжный январь сменился морозным февралем, огонь в каминах полыхал до середины дымовых труб. И каждый раз, протягивая к огню замерзшие руки, я вздрагивала. По моему распоряжению в дворцовой часовне всю неделю молились за упокой несчастных. И все же, как тихо напомнил мне Сесил, у нас под боком остается собственная инквизиция, прихвостни Марии, которые, дай им волю, запалят по всей Англии римские костры.