Пьер Алексис Понсон дю Террайль. Королева баррикадВарфоломеевская ночь – 5
I
Через неделю после смерти герцога Анжуйского король Генрих III сидел у себя в Лувре. За его креслом вытянулись герцоги Крильон и д'Эпернон, перед королем стояла королева-мать, бледная, застывшая в ледяном спокойствии. Хотя Генрих не раз просил ее сесть, но она предпочла остаться стоять. — Итак, государь, — сказала она, — вы вызвали меня! Я жду. — Государыня-мать, — ответил король, — я хотел извиниться перед вами в присутствии этих господ, которых считаю своими вернейшими слугами, в том, что так долго не делал попыток воспользоваться вашими мудрыми советами. — Сын мой, — ответила королева, — я всегда готова прийти к вам на помощь советом, но только не поздно ли теперь? К сожалению, слишком многое произошло во время моего заточения в Амбуазе и господствования ваших миньонов. — Они умерли, государыня-мать! — Умерли, но оставили прискорбное наследство вашему величеству! — Какое наследство? — Народную ненависть! Генрих и бровью не повел в ответ на это, а спокойно сказал: — Государыня, я знаю, чем можно заставить народ образумиться! Этого не долго ждать, и если парижане вздумают отказать мне в повиновении, я… им не завидую! Королева-мать не без удивления посмотрела на сына. — Пора уже нам открыть глаза, — продолжал король, — и обратить внимание на интриги Лотарингского дома. — Но ведь я уже давно обращала ваше внимание на это, государь, — не без иронии заметила Екатерина. — Я совершил ошибку, поверив дружбе герцога Гиза и не приняв достаточных мер предосторожности против адской изобретательности его сестрицы, герцогини Монпансье! О, вы еще не знаете, государыня-мать, на что дерзнула эта женщина в Шато-Тьерри! — Я все знаю, — спокойно возразила Екатерина. — Я даже знаю, что монах, ставший орудием ее рук, не умер. — Да, — ответил Генрих, — я приказал врачу сделать все, чтобы спасти этого человека. Когда он окончательно оправится, то предстанет перед парламентом! Королева-мать пожала плечами. — Парламент всецело предан Лотарингскому дому! — Меньше, чем своему законному государю? — Хотела бы я, чтобы это было так! Значит, вы, ваше величество, предполагаете арестовать герцогиню? А когда именно? — Завтра после возвращения из Сен-Дени, потому что вы. наверное, не забыли, что завтра назначено перенесение останков моего возлюбленного брата! — Государь! — с бесконечной грустью сказала Екатерина. — Вы вызвали меня к себе, чтобы заняться политикой. Так забудем же на это время наши семейные скорби! Ведь тело Франсуа набальзамировано, и с его похоронами можно обождать. — А для чего бы это? — Государь, у меня дурные предчувствия относительно этой поездки в Сен-Дени. Вообще, по-моему, вы совершили громадную ошибку: сменить Лувр на Сен-Клу, Сен-Клу на Шато-Тьерри. Король должен быть в Лувре и никогда не покидать этого дворца, потому что там бьется истинный пульс государственной жизни. Ведь, когда хозяина нет, слуги распоряжаются по-своему в оставленном им жилище. В то время как вы были далеко от Парижа, Гизы безраздельно царили в нем. — Их царству настал конец, государыня! Согласно показаниям монаха, герцогиню будут судить и присудят по крайней мере к пожизненному заключению. Королева снова пожала плечами и сказала: — Государь, если бы вы захотели послушать меня, вы взяли бы двадцать преданных вам гвардейцев, поручили бы их герцогу Крильону и приказали бы ему отправиться с ними к дому герцогини Монпансье, чтобы арестовать ее и отвести в Лувр, где найдется ублиетта, в которой герцогиня может просидеть до тех пор, пока у Валуа не будет наследника! — Нет, это не годится, — возразил король, — я хочу, чтобы ее законно судили! — Тогда поторопитесь с этим, государь, потому что завтра может оказаться слишком поздно: герцогиня успеет поднять против вас весь Париж! — Но Париж совершенно спокоен! — И море бывает спокойно перед бурей, а ведь гарнизон Лувра так слаб! — О, — улыбаясь сказал король, — у меня найдется, чем подкрепить его! Не хотите ли посмотреть сами? — и король пригласил мать подойти к открытому окну. |
